Я хочу сказать, что вот вы сидите, слегка щурясь, а какой-то парень, которого вы даже не знаете, делает что-то серьезное и почти всегда печальное с вашей макушкой. За всю жизнь я пережил, возможно, 250 стрижек и понял одно: парикмахер сделает вам такую стрижку, какую сам захочет, и вы ничего не сможете изменить.
Так что этот опыт приносил мне сплошные страдания. Это на самом деле так, потому что мне вечно достается парикмахер, которого я надеялся никогда не встретить — обычно новичок, которого коллеги зовут Пальцы. Особенно меня пугает момент, когда он сажает тебя в кресло и вы оба пялитесь с трагической беспомощностью на твою макушку, а потом он подозрительно радостно произносит:
— И что вы хотите, чтобы я с этим сделал?
— Просто немного подкоротить, — говорю я, глядя на него с трогательной надеждой, зная, однако, заранее, что он думает об экстравагантных начесах, закрепленных пенкой кудрях и, возможно, о легких завитках челки. — Знаете, что-нибудь не бросающееся в глаза и солидное — как у банкира или бухгалтера.
— Вам нравится какой-нибудь стиль из тех, наверху? — спрашивает он и показывает на стену, увешенную черно-белыми фотографиями улыбающихся мужчин, чьи стрижки были придуманы для владельцев «Тандербердов».
— На самом деле я надеялся на что-то не столь броское.
— Чтобы выглядело более естественно, другими словами?
— Именно.
— Как у меня, к примеру?
Я смотрю на парикмахера. Его прическа наводит на мысли об авианосце, прорывающемся через разбушевавшееся море, или, может, об экстравагантной фигурной стрижке деревьев.
— Даже что-то более спокойное, чем у вас, — предлагаю я, начиная нервничать.
Он задумчиво кивает головой с таким видом, что я осознаю: мы с ним — жители разных планет; затем произносит резким решительным тоном:
— Я знаю, что вы хотите. Мы называем эту стрижку «Уэйн Ньютон».
— На самом деле это не совсем то, что я имел в виду, — начинаю я спорить, но он уже опускает мой подбородок на грудь и набрасывается на меня с машинкой для стрижки волос.
— Это очень популярная стрижка — каждый в команде по боулингу ходит с такой, — добавляет он и машинкой начинает снимать волосы с моей головы, словно обои со стенки.
— Я правда не хочу выглядеть как Уэйн Ньютон, — бормочу я, ощущая, как мой подбородок прижимается к груди, но мой голос тонет в жужжании танцующей машинки.
И так я сижу в течение маленькой мучительной бесконечности, разглядывая свои колени, под строгим указанием не двигаться, и прислушиваюсь к ужасающему звуку машинки, разъезжающей по моему скальпу. Краем глаза я могу видеть огромные копны остриженных волос, падающие на пол.
— Не снимайте слишком много, — мычу я время от времени, но он так занят оживленным разговором с парикмахером и клиентом на соседнем кресле о перспективах баскетбольной команды «Чикаго Буллз», что лишь изредка переключает свое внимание на меня и мою голову, обычно чтобы пробормотать: «О, черт» или «Ой, жуть».
Наконец он резко поднимает мою голову и говорит:
— Как вам такая длина?
Я кошусь в зеркало, но без очков вижу только что-то, смутно похожее на розовый воздушный шарик.
— Не знаю, — отвечаю я. — Выглядит ужасно коротко.
И тут замечаю, что он нерадостно смотрит на все, что выше моих бровей.
— Мы решили под Пола Анку или Уэйна Ньютона? — спрашивает он.
— Ну, на самом деле ни то ни другое, — говорю я, довольный, что наконец-то появилась возможность расставить все по своим местам. — Я просто хотел слегка подкоротить.
— Позвольте задать вопрос, — говорит он. — Как быстро растут ваши волосы?
— Не слишком быстро, — отвечаю я и внимательнее вглядываюсь в зеркало, но все еще не могу ничего разглядеть. — А что? Какие-то проблемы?
— О нет, — говорит он, но с таким видом, что звучит как «О да». — Нет, все замечательно, — продолжает он. — Просто, похоже, я левую часть вашей головы подстриг под Пола Анку, а правую — под Уэйна Ньютона. Позвольте еще вопрос: у вас есть большая шляпа?
— Что вы сделали? — спрашиваю я, голос предательски лезет вверх, однако он уже удаляется, чтобы проконсультироваться с коллегами. Все смотрят на меня как на жертву автомобильной аварии и разговаривают шепотом.
— Думаю, это все антигистамин, который я принимаю, — грустно произносит Пальцы.
Один из его коллег подходит, чтобы взглянуть поближе, и решает, что моя внешность — еще не катастрофа.
— Если взять часть волос за левым ухом, — говорит он, — убрать их назад и закрепить над другим ухом, и, может быть, снова прикрепить часть этих отсюда, тогда можно превратить его в загримировавшегося Барни Раббла.
Он поворачивается ко мне.
— Вам часто надо выходить на улицу в ближайшие несколько месяцев, сэр?
— Вы сказали «Барни Раббл»? — стону я в смятении.
— Если только не сделать под Эркюля Пуаро, — предлагает другой парикмахер.
— Эркюля Пуаро? — стону я.
Они оставляют Пальцы делать то, что в его силах. Еще через десять минут он вручает мне мои очки и позволяет поднять голову. В зеркале я наблюдаю нечто, напоминающее лимонный пирог с ушами. Над плечом гордо улыбается Пальцы.
— Получилось довольно неплохо, а? — говорит он.
Говорить я не способен. Протягиваю ему крупную сумму денег и, спотыкаясь, выхожу из парикмахерской. Я иду домой с поднятым воротником и втянутой в плечи головой.
Дома жена бросает на меня единственный взгляд.
— Ты чем-то их расстроил? — спрашивает она с искренним удивлением.
Я беспомощно пожимаю плечами.
— Я только сказал, что хочу быть похожим на банкира.
Она вздыхает так, как делают, в конце концов, все жены.
— Ну, по крайней мере, ты еще можешь шутить, — тихо произносит она странным, загадочным тоном и выходит, чтобы найти большую шляпу.
Книжные туры
В это самое время десять лет назад мне позвонили из одного американского издательства и сказали, что они только что купили одну из моих книг и собираются организовать для меня трехнедельный рекламный тур по шестнадцати городам.
— Мы собираемся сделать вас медиазвездой, — весело объявил сотрудник издательства.
— Но я никогда не бывал на телевидении, — в тихой панике запротестовал я.
— О, все просто. Вам понравится, — сказал он с радостной уверенностью человека, которому самому не придется через все это проходить.
— Нет, будет ужасно, — настаивал я. — У меня нет глянца.
— Не волнуйтесь, мы вам его найдем. Мы собираемся послать вас в Нью-Йорк на курс медиатренинга.
Я пал духом. Меня не покидали дурные предчувствия. Впервые с тех пор, как я случайно сжег соседский гараж в 1961 году, я начал всерьез задумываться о возможностях пластической хирургии и о том, чтобы начать новую жизнь в Центральной Америке.
Итак, я полетел в Нью-Йорк и, как оказалось, медиатренинг не был таким суровым испытанием, как я опасался. Меня передали в руки спокойного и доброго человека по имени Билл Паркхерст, который просидел со мной два дня в застекленной студии где-то на Манхэттене и провел бесконечное множество учебных интервью.
Он говорил что-то вроде вот этого:
— Ладно, а теперь мы собираемся взять трехминутное интервью у одного парня, который впервые увидел в глаза вашу книгу десять секунд назад и понятия не имеет, поваренная ли это книга или опус о тюремной реформе. Также этот парнишка недалек умом и будет часто вас перебивать. Что ж, начнем.
Он нажимал секундомер, и мы проводили трехминутное интервью. Потом снова. И снова. И так продолжалось два дня. К вечеру второго дня мне приходилось запихивать свой язык назад в рот руками.
— Теперь вы знаете, как будете чувствовать себя на второй день тура, — жизнерадостно заметил Паркхерст.
— А как я буду себя чувствовать на двадцать первый?
Паркхерст улыбнулся: