Как и большинство заключенных, приговоренных к смерти, Уильямса защищал назначенный судом адвокат. Штат Иллинойс платит государственным защитникам 40 долларов в час. Средняя ставка адвокатов, занимающихся частной практикой, составляет 150 долларов в час. Не нужно быть гением, чтобы подсчитать, что лучшие адвокаты не горят желанием работать на государство. Как правило, они получают всего 800 долларов на подготовку и представление защиты в суде в деле с возможным смертным приговором, поэтому даже самый преданный своему делу адвокат едва ли сможет вызвать в суд эксперта, провести независимое криминалистическое расследование или организовать что-либо еще, что могло бы доказать невиновность клиента.
Благодаря студентам, Уильямса освободили в сентябре прошлого года. Это не настолько редкий случай, как можно подумать. С 1977 года, когда в Иллинойсе снова была введена смертная казнь, штат казнил восемь человек, однако освободил тоже восьмерых. На общенациональном уровне за последние двадцать пять лет шестьдесят девять человек были приговорены к смертной казни, а потом признаны невиновными и освобождены. После урезания федерального бюджета на апелляции мало кто из них мог бы надеяться на столь счастливый конец.
Одно, когда невиновного убивает гражданин, и совсем другое — когда это делает государство. Однако, что удивительно, таково мнение меньшинства. По опросу, проведенному компанией «Гэллап» в 1995 году, 57 % жителей Америки предпочли бы сохранить смертную казнь, даже если бы из ста казненных один оказался невиновен.
Не думаю, что в Америке есть такие политики — и уж точно ни одного влиятельного, — которые стали бы отстаивать мнение меньшинства. Было время, когда политики пытались повлиять на общественное мнение. Сегодня они просто с ним соглашаются, что очень грустно, потому что общественное мнение часто можно оспорить.
В статье, вышедшей в «Нью-Йоркере» в 1992 году, Ричард А. Найгаард писал, что Западная Германия отменила смертную казнь в 1949 году даже несмотря на то, что 74 % населения были за ее сохранение. К 1980 году число тех, кто «за», сократилось до 26 %. Как замечает Найгаард, «для поколения, при котором этого не было, смертная казнь представляется варварским пережитком, подобно рабству или клеймению».
Вот бы и здесь стало так же.
Уже достаточно
Наконец-то я понял, что туг не так. Слишком много всего. Я имею в виду, что вокруг слишком много вещей, которые, возможно, хочется иметь или которые необходимы, за исключением времени, денег, водопроводчиков и людей, которые благодарят тебя, когда ты придерживаешь для них двери. (И кстати, мне бы хотелось занести в протокол, что идущий следом за мною человек, который проходит в двери, придержанные мною, и не говорит «спасибо», рискует получить этой же самой дверью по почкам.)
Америка, конечно же, — страна щедрого разнообразия, и долгое время после того, как мы сюда переехали, я был ослеплен и рад повсеместному богатству выбора. Помню, как зашел в первый раз в супермаркет и был искренне впечатлен, когда увидел не менее восемнадцати видов подгузников. Два или три — еще могу понять. Полдюжины, возможно, могли бы застраховать на все возможные случаи недержания. Но восемнадцать — боже мой! Это страна изобилия. Одни ароматизированные, другие с ребристой поверхностью для дополнительного комфорта, и все различаются уровнем защиты, от «ой, я, кажется, пустил каплю» до «уух! прорыв плотины!». На самом деле названия были, конечно же, другими, но смысл именно такой. Можно даже выбирать цвет.
Практически каждый второй вид продукции — замороженная пицца, корм для собак, мороженое, торты, чипсы — часто исчисляется буквально сотнями названий. Каждый новый вкус, такое ощущение, порождает все новые. Когда я был маленьким, пшеничная соломка была просто пшеничной соломкой. Теперь ее можно попробовать в сахарной глазури, в крошечных порциях, с кусочками настоящего, похожего на банан вещества и бог его знает с чем еще. Сильнее впечатлить меня нельзя ничем.
Однако недавно я понял, что выбор слишком широк. Я пришел с этой мыслью домой после того, как приехал из аэропорта Портленда, штат Орегон, постояв в очереди из пятнадцати человек перед кофейным киоском. Было 5:45 утра, не самое мое любимое время суток, и до посадки оставалось всего двадцать минут, но мне, честное слово, было необходимо получить дозу кофеина. Вы же знаете, каково по утрам.
Так бывает, что если вам хочется чашечку кофе, вы просите именно ее и получаете тоже именно ее. Но этот киоск, происхождения 1990-х годов, предлагал двадцать разных видов на выбор — эспрессо, латте, карамельное латте, капуччино, маккьятто, мокко, эспрессо мокко, мокко «Черный лес», американо и кто его знает что еще — и четырех разных объемов. На выбор также предлагалась целая вселенная сдобных булочек, круассанов, багетов и пирожных. Все это было доступно во множестве вариаций, так что каждый заказ звучал подобно следующему:
— Мне, пожалуйста, карамельный латте, мокко без кофеина и напиток из корицы, бублик с маложирным сливочным сыром, но, будьте добры, с двойной порцией тертого пимьенто. А ваши маковые зерна жарятся в полиненасыщенном растительном масле?
— Нет, мы используем двойной сверхлегкий экстракт канолы.
— О, нет, мне такое нельзя. В таком случае круассан «Нью-Йорк три сыра» из непросеянной ржаной муки. С какими эмульгаторами вы его готовите?
Я мысленно представил, как хватаю каждого такого клиента за уши, трясу его или ее голову раз тридцать-сорок и произношу:
— Тебе всего-то нужна чашка кофе и какая-нибудь булка до посадки в самолет. Попроси что-нибудь попроще и убирайся.
К счастью всех этих людей, пока я не получил свою первую чашку кофе утром (это истинная правда в столь ранний час), я могу лишь встать, одеться (как-нибудь) и попросить чашку кофе. Все остальное выше моих сил. Поэтому я просто стоял и терпеливо ждал, пока пятнадцать человек сделают свои длинные, отнимающие кучу времени и бессмысленно оригинальные заказы.
Когда наконец подошла моя очередь, я шагнул к стойке и сказал:
— Я бы хотел чашку кофе.
— Какого?
— Горячего в очень большой чашке.
— Да, но какого — мокко, маккьятто — какого именно?
— Без разницы, лишь бы это была чашка нормального кофе.
— Хотите американо?
— Если это означает нормальный кофе, то да.
— Это все — кофе.
— Я хочу чашку нормального кофе, какой миллионы людей пьют каждый день.
— Значит, вы хотите американо?
— Видимо, да.
— Вам взбитые сливки низкокалорийные или обычные?
— Я не хочу взбитые сливки.
— Но этот кофе подается со взбитыми сливками.
— Послушайте, — я понизил голос. — Сейчас шесть утра. Я стою двадцать пять минут в очереди из пятнадцати поразительно нерешительных человек, мой рейс уже объявляют. Если прямо сейчас я не получу кофе, я кого-нибудь убью — и думаю, вам следует знать, что вы занимаете чрезвычайно опасную верхнюю строчку в моем списке. (Как вы понимаете, утро — мое не самое любимое время суток.)
— Это значит, что вы хотите низкокалорийные или обычные взбитые сливки?
Тут уже ничего не поделать.
Слишком большой выбор не только удлиняет каждое действие в десять раз, но и, что удивительно, на самом деле порождает недовольство. Чем больше выбор, тем требовательнее люди, чем более они требовательны, тем больше, хм, требуют. В Америке у вас появляется ощущение, что вы находитесь среди миллионов людей, которым постоянно, бесконечно, неутомимо нужно все больше и больше. Похоже, мы создали общество, для которого главное занятие — пастись по точкам розничной торговли в поисках разных материалов, форм, ароматов, которые они раньше никогда не встречали.
И это касается абсолютно всего. Сейчас вам предлагают на выбор тридцать пять различных зубных паст «Крест». Как сообщает «Экономист», «в Америке средний супермаркет выделяет до 20 футов торгового пространства на лекарства от кашля и простуды». Из 25 500 «новых» потребительских товаров, появившихся в Соединенных Штатах в прошлом году, 93 % — всего лишь слегка измененные варианты уже существующей продукции.