Чех не понимал по-английски, но сразу оценил опасность. Допустить, чтобы ускользнул Гелий, о котором в официальном обвинительном материале значилось, что он расстреливал белых офицеров, было, конечно, немыслимо. Он решил действовать на свой риск. «Можно подать рапорт», мгновенно соображал он, «что такой-то, во время попытки к бегству… а на самом деле просто отправить в… земельный комитет». Он улыбнулся своей изобретательности, взял под козырек и доложил самым естественным тоном.
— Только что получено распоряжение перевести их на заимку для исправляющихся около Монастыря. Я постараюсь сделать это сегодня же. Там воздух, прекрасный вид, здоровый труд. Вы можете быть спокойны за ваших друзей.
И круто повернувшись, он быстро вышел из камеры. Американец соображал, следует ли ему проститься, но увлеченный конвоем, очутился в коридоре и махнул рукой. От дальнейшего обхода он отказался.
Через пять минут чех вернулся в камеру озабоченный и сияющий от нервного подъема.
— Собирайся! — сказал он Гелию.
— Вы видите, что я готов, — спокойно ответил юноша.
— Куда? — спросил врач.
— На «заимку».
Гелий подошел к своему другу и поцеловал его.
— Прощай, старина!
— Прощай? Нет, я иду с тобой.
— Ну, — засмеялся чех, — ты в другой раз.
Гелий взглянул на бледное дорогое лицо и, чтобы не длить безобразной сцены, большими шагами направился к выходу.
— Я с тобой, я с тобой!
Надзиратель легко отмахнулся от старого арестанта и захлопнул дверь.
Он остался один, прильнув на коленях к запертой двери, измученный, тревожный, безумный, посылая проклятья и угрозы в мертвую каменную пустоту.
Гелий, вместе с небольшим конвоем, вышел из ограды тюрьмы. Они быстро прошли пыльный город, пересекли линию железной дороги и пригороды и стали подниматься по направлению к Сопке. Сначала дорога шла среди свежего березняка, выше началось краснолесье и Гелий с наслаждением вдыхал теплый невидимый фимиам смолы. Шли долго, но он не испытывал усталости. Он шел впереди, забывая о карауливших его солдатах и, казалось, не они вели его, а он увлекал своих палачей к неведомому зениту.
Это было такое же сияющее утро, как в Лоэ-Лэле, когда он шел рука об руку с Гонгури в храм Сторы. И он испытывал такое же лучезарное ощущение бесплотности от бессонной ночи и возбуждения. Внизу, сквозь зеленые горы, стремился голубой, сказочный Енисей. Рядом вздымались кедры, а внизу, между красных скал, росли неисчислимые ирисы, сарана и красные гроздья незнакомых цветов, называющихся в Сибири ландышами.
В красном бору, у Красного Яра, красные ландыши!
Упоительный горный ветер стремился в его поднятое ввысь лицо нежным потоком.
Как сквозь сон, он почувствовал, что шедшие сзади остановились, осторожно защелкали затворами и зашептались быстрым чешским говором.
Он продолжал идти вперед не оглядываясь, подняв голову, улыбаясь навстречу ветру, небу и солнцу.
Он ликовал.
Он возвращался в Страну Гонгури.
Канск, 1922 г.
Приложения
В. Итин
Из воспоминаний
«ДВЕ ВСТРЕЧИ С М. ГОРЬКИМ»
Шел третий год войны. Я написал мой первый рассказ «Открытие Риэля». Аналогия между солнечной системой и атомом казалась в то время смелой. Я думал, что подобного представления достаточно, чтобы армии бросили оружие. Я был молод.
Пришла февральская революция. Война продолжалась. Мой любимый товарищ, Лариса Рейснер, писавшая рецензии в «Летописи», отнесла «Открытие Риэля» Максиму Горькому. Скоро она сообщила неожиданную весть: рассказ принят, но Горький хочет видеть автора.
Алексей Максимович принял меня в редакции. Он стоял за конторкой, такой же, как в «Обществе взаимного кредита». Волосы его были коротко острижены. Мне показалось, что Горький всегда был таким, а в журналах изображают его длинноволосым дли театральности. Он раскрыл мою рукопись, и, посмотрев, сказал:
— А вы не находите, что здесь надо еще поработать?
Времени для работы у меня не было. Я замялся. Мой рассказ того времени мало походил на «Открытие Риэля», напечатанный позднее. Благородный пастырь высказывал там высокие мысли, блоковская девушка смотрела на луну.
— Ну, ладно, — сказал Алексей Максимович быстро. — Только деньги, пожалуйста потом. Ведь вы не нуждаетесь?
Я почему-то промолчал.
— Вас не тянет написать социальный роман? — спросил Алексей Максимович на прощанье.