— Вот черт! — сказал старший патруля — еще одной человеко-единицы не хватает, как же план по рабсиле выполнить? Тьфу!
Он плюнул на пол, растер сапогом, выругался еще раз — и вышел. Но все же прислал после забрать тело — чтобы похоронить по-людски. Вместе со всеми, кто не пережил тяжелую зиму.
— Ну и кто из нас гад? — зло спросил бывший младший брат — ты, наш геройский борец за всеобщее счастье, не мог своей власть паек дать? Я всегда его за батю считал, своего-то не помню почти. Но тебе — он в самом деле родной!
— Нельзя! — ответил Итин — по справедливости, чтобы партия, как все. Мы — сами с голода умирали, но никто сказать не мог: партия жирует, а народ голодает!
— Ты меня за дурака не держи — как такое делается? Тайно бы дал — чтоб не смущать никого!
— Нельзя — упрямо повторил Итин — еще хуже выйдет, если все ж узнают: шептаться по углам будут, подозревая и там, где нет! И кумовство, опять же: если своему дать — выходит, отнять от кого-то более нужного. А кто более для дела ценен — Партия одна лишь решает, не я. Потому что коммунизм — это всех поднять, сразу. Иное будет — не по правде.
— Мать где? Если и она… Ох, не сдержусь — убью тебя, старшой, прям сейчас.
— Не знаю — ответил Итин — еще осенью отец ее домой отослал, где с едой легче. А на письмо предзавкома, когда отца хоронили, ответ был — деревня сожжена при кулацком мятеже, судьба такой-то неизвестна. Может быть, и жива.
Они помолчали чуть. Оба.
— Отец один знал — произнес наконец Младший Брат — что я живой. Не усидел я тогда, как ты уехал, стал ваших искать. Хотел честно — в революцию, как ты. Чтобы, когда ты в другой раз — а я уже с вами. Пришел я, к вашим — а они решили, что я их выслеживаю. И разбираться не стали — хотели прикончить на берегу, и в воду.
Итин знал — так бывало не раз. Полиция работала очень хватко и умело — засылала шпионов, или даже вербовала кого-то из товарищей, имевших несомненные заслуги. И если в самом начале можно было отделаться высылкой или поселением — то очень скоро самым частым приговором стали полярные рудники, откуда обычно не выходили живыми. Много комитетов, в разных городах, погибли до последнего человека — пока партия научилась быть беспощадной при малейшем подозрении. Это было жестоко, но необходимо — потому что позволяло ценой жизни одного обезопасить всех.
— Чутье спасло, вовремя обернуться. Еще — приемы японские, и финский ножик в кармане. И вышло — что это я вашего убил. На фронте после приходилось не раз, гансов — в рукопашной. Или часовых снимать — без шума, штыком. Но тогда греха на мне еще не было: первый убитый мной был — кого я искренне хотел «товарищем» назвать. Так вот и началось. Ваши — искали меня тогда?
— Нет! — ответил Итин — подумали, утоп ты тоже. За все время с тех пор, я у отца один лишь раз был, перед самыми Десятью днями — до того или был далеко, или опаска была, что следят. Тогда лишь — про тебя и узнал. Из тех, кто тогда в организации был — никого почти не осталось. Жаль, конечно, что с тобой вышло так — помянули тебя, вместе с нашими товарищами, погибшими за правое дело — и надо было борьбу продолжать. Отомстить эксплуататорам, которые принудили нас — так со своими.
— Я, как домой пришел, отцу одному лишь все рассказал. Он и присоветовал в юнкерское идти, чтобы ваши не достали — как раз тогда начали и неблагородных брать. Я в ту же ночь — вещи взял, и исчез. Отец письмо дал, земляку своему, прапорщику из училища — тот помог мне, на первых порах. Не так страшно было, как обидно — что без вины. И тебя — рядом нет.
— В тот раз меня взяли через три месяца, в Зурбагане — и на поселение, в Шантарский край. Я бежал, и через год снова попался — в Вильно. На этот меня — на Карские шахты. Снова бежали — в полярную ночь, через ледяной ад. Война уже началась — и теперь мне был бы расстрел без суда, если б поймали. Нас обкладывали умело, как волков — товарищи исчезали, один за другим. И мы знали, что рано или поздно — всех нас. Вождь нас спас — если бы он не приехал, и не началось, я продержался бы на воле полгода-год, не больше. Так вот вышло.
— А я вот на фронте, за отечество — где восемь месяцев жили, по статистике, до ранения, или насмерть. Слова твои я помнил, старшой — себя сделать правильно. Чтобы готовым быть — когда дело правое тебя найдет. За революцию воевать придется — я и старался, на курсе одним из первых. И все ждал, что ты объявишься — с отцом сговорено было о словах особых в письмах, чтобы не понял больше никто. Ждал, что встретимся — и я с вами буду, как прежде. Встретились вот — и против стоим. И ведь никто не заставлял — отрекись. Никому — не продавался. И ни единой вещи не сделал — чтобы, как ты говорил, перед совестью своей после было бы стыдно. А вышло — вот. Ты там — а я тут.