Женщину одну помню — молодая совсем, а уже седая. Рассказывала — когда к ней пришли, она умоляла — хлеб не забирайте, у меня ж дети малые, чем их кормить? Ганс тогда ребенка ее за ножки взял — и головой об печку. И говорит спокойно — видите, фрау, эта проблема решаема. Отдадите спрятанное — или остальных так же?
Ну и мы их — по совести и правде. Как ты меня учил. Боекомплект загружен, баки доверху — к бою готовы. Разведка доложила, где и когда гансы к нам, место выбрали удачно, замаскировались. А они — даже без дозора, как по своей земле… В головную машину — снаряд, затем в последнюю — чтобы не удрали. Кто успел из колонны в лес — тем еще хуже: как мужики их вылавливали, так гансы те после жалели очень, что не повезло им в машинах своих сгореть! Пленных — не брали. У себя гансов вывели, как клопов — к нам под защиту, из губерний соседних, целыми деревнями бежали! А я доволен был — и верил, что все делаю правильно!
И вдруг, приезжает от вас чрезвычайный комиссар. Фамилия какая-то еврейская — Мех… или Менж… — тьфу, не помню уже. Приказал — построиться, бумагу достал, зачитывает. Я слушаю — это ж приговор ревтрибунала, меня — за срыв хлебозаготовок! В рядах ропот, качнулись уже все — комиссар за маузер, хотел меня, как собаку, прям на месте, показательно! Вот когда я пожалел, что билет от Совета-Комитета не взял — был бы партийным, другой бы стал разговор — а так все ясно: как бывшего офицера! Однако, жить хотелось, и умение никуда не ушло — он уже маузер мне в лоб нацелил, а я все ж раньше успел! И мои не оплошали — прежде, чем свита комиссарова опомнилась, ее всю туда же. Однако же, флаг красный не спускали. Думали — разберутся, ведь по правде все!
А нас всех, разом — в мятежники! Без всяких переговоров — надо драться, или погибать, ни за что. И тут к нам — делегаты от белопогонных, на предмет боевого союза. Я ж Верховного прежде еще знал — он надо мной корпусным был, в Карпатах, на той еще войне. И он меня помнил — как второго «Александра» вручал. У нас — выбора нет. Так вот и вышло — что с тех пор, на той я стороне. Солдаты мои — со мной, как с фронта привыкли. Что интересно, партийные местные, из совета-комбеда — тоже! Я никого не неволил — честно сказал: кто хочет!
— Иуда! — бросил Итин — гад! Мало того, что сам, так еще и других, за собой! Кто верил тебе — по несознательности. За одно это — к стенке тебя!
— А вы сами — кто? Не иуды? Я ведь тоже читал — «Государство революции», что Вождь наобещал. Что диктатура пролетариата — это лишь временно, пока народ свою подлинную власть не выберет! И что будет тогда всем — свобода и справедливость! А вы сели — и сразу все Советы разогнали! Диктатура — даже не пролетариата, а Партии! Крестьян в комхозы — подъем, обед, отбой по сигналу, на работу строем, поля колючкой огорожены, чтобы не сбежал никто! Рабочих — на казарменное положение: за ворота нельзя, семьи врозь, и койка с пайком вместо зарплаты. Все как прежде, даже хуже еще — только вместо царя, вы! Может, и свобода ваша — вранье? А просто — из грязи в князи захотелось? Сами сели, а на народ — плевать? Чрезвычайкой кормите, вместо хлеба?
— Плевать? — спросил Итин — ладно, ЧеКа та самая, это понятно. А чрезвычайная комиссия по борьбе с голодом? По борьбе с неграмотностью? По борьбе с сыпным тифом? ВОСЕМЬ чрезвычайных комиссий было, и та самая — лишь одна из них! Это как — плевать? Время сейчас такое — чрезвычайное. Пока не кончится война..
— И наступит всем гонгури! — усмехнулся Младший — читал я тоже, про будущее ваше светлое! Где все, как винтики: работают, где им укажут, и живут, где прикажут! Всегда готовые завтра поворачивать реки, сносить горы, строить мост через Берингов пролив, или осушать Антарктиду. Ехать куда пошлют, без имущества — на новом месте все будет: и койка, и пайка, и вещдовольствие. Домов своих ни у кого нет, едят все в общей столовой, одеваются из общих складов — по единому установленному образцу. Семей тоже нет — все живут со всеми, как в стаде, если нет медицинских противопоказаний — и дети не знают родителей, сразу забираемые в светлые и чистые воспитательные дома, на попечение особого персонала. Все разговоры, и даже мысли — лишь о том, как лучше сделать работу. Усомнившиеся получают особые пилюли — и снова вливаются в ряды, сразу все осознав и раскаясь. Как прочел я, так и решил: не по пути мне, в ТАКОМ будущем жить!
— Эх, ты, дурак! — сказал Итин — герой паленый, как водка в заставском трактире!
— А в рыло? — спросил Младший брат — или, кроме ругани, ответить нечем?