Еще в XVIII–XIX вв. путешественники нередко не без опасений приближались к населенной гильзаями территории, и особенно в районе между Кабулом и Калатом. «На границах Персидских и Индейских был народ военный, кочующий в кибитках наподобие татар, в делах бранных всегда управлявшийся, к терпению голода и жажды и к понесению жара приобвыкший… почти в непрестанных набегах жизнь свою препровождавший и вообще наблюдавший у себя весьма великую строгость», — писалось о них в изданном в России в 1790 г. трактате «Персидский Александр или страшный Индир, потрясший самое богатейшее в свете Индейское царство и нанесший трепет на весь Восток».
Относительно происхождения гильзаев существуют противоречивые и запутанные версии. По их собственным поверьям, когда-то сын некоего правителя Гура побывал в Центральном Афганистане, где его обласкал местный шейх Батни. Злоупотребив гостеприимством хозяина, юноша соблазнил его дочь Биби Мато. Чтобы избежать неприятностей, родители женили на ней неосторожного гостя, а их первенца шейх назвал Гильзаем.
Вольнолюбивые и независимые гильзаи вписали в историю своей страны немало героических страниц. В начале XVIII в. под предводительством национального героя Мир Вайса они объявили себя независимыми от персидского владычества. В 1722 г. его сын Махмуд захватил персидский трон, и хотя персидскому шаху Надиру Афшару удалось сокрушить гильзаев, однако у себя на родине, а точнее в районе от Кандагара до Газни, они продолжали сохранять независимость.
…В Мукуре, небольшом уездном городке, делаем остановку, чтобы заправить машину и дать остыть двигателю. Пустуют миниатюрные поля табака. У дороги видим глубокие колодцы с лебедкой и резиновыми ведрами, глинобитные дувалы и куполообразные крыш строений, пятна кяризов и небольших оазисов.
В ожидании попутного транспорта на обочине дороги расположились крестьяне с домашним скарбом. Не спеша беседуют преисполненные важности и неторопливости старики. Кто помоложе приветствует нас улыбкой, кивком головы и охотно позирует перед камерой. Дремлет хозяин небольшой лавки, торгующей фруктами, чаем и зеленью. Пуста импровизированная чайхана — два-три грубо сколоченных деревянных стола под неприглядным, залатанным навесом, большой прокопченный самовар, ряды видавших виды фарфоровых заварных чайников.
На автостоянке выясняется, что у нашей машины какие-то неполадки в двигателе. Водитель отправляли на поиски механика.
К лавке неторопливо подошли двое кучи, поджарые и статные. Их свободные, длинные рубахи поверх шаровар опоясаны портупеей с полным патронташем. На ногах открытые сандалии из грубой кожи. Но лиц почти не видно: от переносицы до подбородка они закрыты свободным краем пропыленного дастара, и только из-под бровей влажной смолой сверкают острые глаза.
Дастар кочевники предпочитают любому другому головному убору, хотя на него и идет до десятка метров ткани. Зато чалма всегда защитит от ударов, а ее свободный край — от песчаных бурь.
За плечами у них ружья, и, глядя на небрежно болтающиеся из-за дастаров стволы, вспоминаю шутку моих кабульских знакомых, утверждавших, что кучи даже во сне не расстаются со своим оружием. Не знаю так ли это, но, во всяком случае, кочевники всегда считали, что сила племени зависит не столько от его численности, сколько от боеспособности. Поэтому оружие уже давно неотделимо в повседневной жизни от любого мужчины-кучи, так же как его шатер и дастар, верблюд и стадо овец.
говорит кочевники.
11 странным мог показаться один из путников. Из его дастара и дула «винчестера» торчали небольшие пучки цветущей колючки, нежный сиреневый цвет которой так не вязался с мрачной и грозной фигурой кучи. Но любовь к цветам — слабость кочевников. Она, наверное, вырабатывалась столетиями: постоянно видя унылый пейзаж, они вольно или невольно тянулись к этим прекрасным созданиям природы.
Подойдя к навесу лавочника, кочевники начинают с ним торговаться. Потом один из них снимает дастар, под которым оказалась стрижка «под горшок», и кладет в него несколько яиц и пригоршней чая. Вот еще одно применение традиционного дастара! Взглянув в нашу сторону, кучи не спеша подходят к машине и отлядывает возящегося у радиатора шофера.
— Хараб! (Сломалась!) — отрывисто буркнул один. Отойдя немного в сторону, они оба присаживаются на корточки и начинают наблюдать за действиями шофера и механика. Кажется, к самой машине они утратили всякий интерес.
Это был шанс поболтать с незнакомцами, но меня смущало одно обстоятельство. Во-первых, я не знаю пушту — родного языка афганских племен. Но, даже владея им, понимать кучи трудно. И не потому, что они словоохотливы. Дело в том, что кроме двух основных диалектов (восточного и западного) многочисленные племена и кланы племен имеют до полусотни различных говоров. Если же добавить к этому, что у каждого существует свой собственный запас слов, заимствований, сокращений и символов да к тому же своеобразная манера разговора, то мои сомнения станут читателю понятны.
Собрав в памяти весь нехитрый запас из пушту, стараюсь завести разговор с традиционных «как здоровье?», «как дела?», а потом «куда держите путь?». Не отказываясь от предложенных сигарет, кочевники прячут пачки куда-то за пазухи, и тот, что помоложе, начинает было отвечать, что, дескать, идем на восток, но его прерывает подбежавший босоногий паренек, который торопит к биваку.
— Пойдем! — кивают кочевники и мне.
— Ты учишься? — улучив момент, спрашиваю мальчика, но тотчас жалею о своих словах: охватить кочевников системой просвещения все еще чрезвычайно трудно, хотя уже предпринимаются энергичные меры для создания сезонных школ в районах их кочевьев.
— Нет, не учусь! — нимало не смутившись, отвечаю паренек и добавляет: — Но наших овец считать умею, запрягать верблюдов и разводить огонь тоже. Разве этого мало?
А потом, словно желая доказать, что это действительно очень много, показывает в сторону нашей нашей машины:
— Ты вот, небось, учился, а починить свою машину не можешь!
Приближаемся к небольшому биваку, в центре которого три пропыленных шатра. Но сейчас они не похожи на шатры — только несколько простых деревянных конструкций, покрытых черной шерстяной и войлочной тканью. Края палаток подняты вверх, и на земле видно все их нехитрое убранство: циновки, паласы, грубые ковры и полураспакованные тюки с домашним скарбом. Простота конструкции шатров, которые можно быстро и легко собрать, разобрать и погрузить на верблюдов и лошадей, — важный элемент, придающий особую мобильность кочевникам, располагающимся в шатрах только на ночлег, и нередко вместе с новорожденными ягнятами.
Поодаль от шатров сбились в кучу понурые овцы и козы. В поисках укрытия от солнца каждое животное норовит спрятать голову под брюхо соседа. Рядом овцами их непременные стражи — огромные, ростом добрых телят, псы с обрезанными хвостами и ушами «Чтобы предотвратить болезни и чтобы были злее», объясняют кочевники. Кажется, что зной разморил и собак, но, заприметив чужих, они легко срывают с места и с хриплым лаем, свирепо скаля желтые клыки сопровождают нас к своим хозяевам.
Кроме детей, собирающих верблюжьи колючки — основной вид топлива кочевников, никого не видно. Только у большого валуна, в нескольких десятках метров от палаток, сидя на корточках, разжигают костер несколько мужчин. Очертания их почти неразличимы — лишь и темные пятна на серо-желтом фоне каменистой пустыни.
Поприветствовав старшего, которого можно узнать не только по возрасту, но и по тому почтению с которым к нему обращаются остальные, пытаюсь завести с ним разговор. Видя мою беспомощность в пушту, старик начинает говорить на невероятной смеси пушту и дари. Но и это было спасением, и я остался признательным кучи за проявленные снисхождение и деликатность.
Хозяин приглашает разделить с ним чай; об отказе не может быть и речи, иначе я нанес бы тяжелую обиду: традиция гласит, что даже заклятый враг, если тот с миром вошел в шатер кочевника, должен быть встречен как гость.