41
Несмотря на многочасовой сон, Беверли проснулась с ощущением, что ее накачали наркотиками. Она заставила себя сесть: сознание работало как в замедленном режиме. Постепенно комната обретала четкость.
– Какой бардак, – сказала она себе, в очередной раз ужаснувшись царившему беспорядку: шкаф стоял посреди комнаты, стена была заляпана пятнами грунтовки.
Беверли кое-как встала и, шаркая, пошла на кухню за стаканом воды. Когда пила, почувствовала сильную пульсирующую боль в пальце: кровь пропитала пластырь, окрасив его в коричневый цвет. Смотрелось ужасно. Лучше не делать уборку в гостиной, кухне и вообще в доме. Да и бутерброды с морковью подождут. Никакого желания наводить порядок не было.
Вместо этого она вышла на крыльцо. Посмотрела по сторонам и обратила внимание, что работники фермы, которые постоянно делали что-то в поле, сегодня работают дальше от дома, чем накануне. Небо было серым и хмурым, дул сильный ветер. Пахло дождем.
Дождь серьезно усложнит их побег, но переживать из-за этого не было сил; она предалась воспоминаниям о своей матери. У той тоже были периоды полного упадка сил, и тогда мама проводила в постели по два-три дня. Беверли помнила, как подходила к ее кровати и трясла ее, прося проснуться и дать поесть. Иногда мать вставала, с трудом добиралась до кухни и разогревала куриный суп с лапшой, а потом возвращалась в постель. А в иные дни ее вообще не удавалось разбудить.
Но хуже всего было, когда мать принималась без конца плакать – что девочка только ни делала, чтобы ее успокоить. Беверли всякий раз пугалась – нельзя так захлебываться рыданиями! Мама и выглядела соответственно: растрепанные волосы, грязная одежда, затравленное выражение лица. Она даже двигалась по-другому – словно каждый шаг причинял боль. Причем мать никогда не могла объяснить причину своих слез. Неважно, убиралась Беверли в своей комнате или нет, играла она тихо или шумела, «пасмурные дни» все равно наступали. Именно так мама их называла – «пасмурные дни». Став старше, Беверли поняла образное значение этих слов и тот смысл, который вкладывала ее мать. Теперь у самой Беверли настало время «пасмурных дней». Грусть переходила в тоску и обволакивала густым синим туманом – отнюдь не красивого лазурного цвета, как небо или цвет стен в комнате малыша Томми; нет, мир вокруг окрашивался в полночную синеву – такую темную и глубокую, что она казалась черной. Неизбывная тоска стирала все мысли и чувства.
– Я не похожа на мать, – одернула себя Беверли. И тут же усомнилась в правдивости своих слов.
42
Она вернулась в дом. Никак не давала покоя мысль: как бы они ни старалась, всегда происходит непоправимое. Вытащив из шкафчика на кухне банку с печеньем, Беверли достала оставшуюся пачку наличных. Пересчитала, потом еще раз и почувствовала, как потемнело в глазах – денег было катастрофически мало. Настолько мало, что пора выходить на обочину с плакатом и просить подать хоть что-нибудь на пропитание сыну.
Наверное, стоит признать поражение и остановиться? Может быть, хозяйка этого дома – обычная пожилая женщина, которой нужны лишние деньги, а не злоумышленница, которая хочет использовать Беверли в каких-то своих противозаконных целях? И все же в сознании почему-то возникала картинка, как мужчина из пикапа и хозяйка дома сидят за старым кухонным столом с разложенными перед ними деньгами, оружием и наркотиками.
От этой мысли скрутило живот, и фиолетовый туман стал еще гуще. На некоторое время Беверли впала в забытье. Потом, увидев лежащие на столе нож и залитую кровью морковь, она вспомнила о порезанном пальце, и сразу вернулась пульсирующая боль. Как будто у пальца была своя маленькая экосистема, не связанная с остальным телом. Беверли взяла нож, смыла кровь с моркови, затем подумала, что не сможет дать эту морковь Томми – даже сточив ее до размера карандаша. Бросила морковь в раковину, взяла другую и начала чистить, изо всех сил стараясь работать ножом аккуратно. Закончила, перешла к следующей. Потом решила, что стоит параллельно начать готовить курицу.
Мясо лежало на тарелке – там, где она его оставила, размороженное и готовое к приготовлению. Беверли долго искала в шкафчике чугунную сковороду, пока не вспомнила, что та со вчерашнего вечера стоит на плите. Включила конфорку, выложила куриные ножки в сковороду и вернулась к моркови. Потянулась за ножом – и представила себе Томми, продрогшего и мокрого, стоящего на обочине дороге в темноте, под проливным дождем. А мимо мчатся машины, обливая мальчика с головы до ног грязной водой… Он ведь заболеет! Это видение разрывало ей сердце. Погруженная в свои мысли, Беверли вышла из кухни. Она не знала ни куда, ни зачем идет; словно кто-то тянул ее за невидимую нить и одновременно стирал все мысли в голове.