- Очень хорошо, - мистер Ленсинг закрыл книгу, и тут прозвенел звонок. – К следующему уроку прочтите и будьте готовы обсудить «Пустошь». И не забудьте, что тест через неделю!
Все шумели, закрывали свои книги, расстегивали и застегивали сумки, выходили из класса. Я положила тетрадь в сумку и встала, взглянув в окно, на парковку под серым февральским небом.
- Кейтлин? – мистер Ленсинг за своим столом внимательно смотрел на меня.
- Да?
- Проснись, - сказал он. – Хорошо?
- Да, конечно. Спасибо.
Я вышла из класса и зашла в женский туалет, наполненный сигаретным дымом и запахом лака для волос. Несколько девочек толпились перед зеркалом, нанося помаду и сплетничая, а я прошла в кабинку и закрыла за собой дверь.
- Знаешь, что? – поинтересовалась одна из девушек, - Я еще не могу думать о выпускном.
Раздался пшик спрея для волос, и другом голос сказал.
- А я вот слышала, что Бекка Плейзер уже купила себе платье. В Нью-Йорке, представляете? Оно стоило примерно пятьсот долларов.
- Ой, я тебя умоляю, - фыркнула первая девушка. – Какая разница, что ты тратишь миллионы на свое платье, если тебе не с кем пойти в нем на свидание.
Я села на унитаз и осторожно закатала правый рукав. Посередине предплечья были видны синевато-черные края синяка.
- Ну, - сказала третья девушка, - это неважно. Главное, что после выпускного будет пляжная вечеринка. Как же круто!
- Так твои родители согласились?
- Ага. Ну, конечно, мне пришлось выдержать Доверительный Разговор и все такое, но в конце концов, я иду с вами!
Я продолжала закатывать рукав, пока не увидела весь синяк целиком. В центре он начал понемногу желтеть, становясь уже не таким черным, как вчера.
- Ура! – до меня донеслись звуки захлопывающихся зеркал и чей-то смех. В коридоре послышался первый звонок. Дверь в туалет открылась и снова закрылась. Я коснулась центра синяка, слегка надавив на него. Еще болит, но уже не так сильно. Осторожно просунув голову в дверь, я увидела, что в туалете больше никого. Я опустила рукав, натянула его на запястье.
Словно по негласному соглашению, с того вечера, когда я «поскользнулась на льду», Роджерсон бил меня только в те места, которые могли бы скрыты одеждой – руки, ноги, плечи. Я носила кофты с длинными рукавами, большие свитера и водолазки, а лицо, по крайней мере, было вне пределов досягаемости. После того вечера некоторое время все было хорошо. Он, казалось, сожалел обо всем, хотя вслух этого так и не произнес. Я просто понимала это по тому, как его рука ложилась мне на колено, как его пальцы переплетались с моими, как он прижимал меня к себе. В кафе он покупал мне сладости, даже не спрашивая, CD-диски и журналы, которые мне нравились, опускались на мои колени почти всякий раз, когда мы останавливались, и он выходил за чем-нибудь в магазин. Больше всего я чувствовала его желание извиниться в том, как он целовал меня, как его губы осторожно прикасались к моим, словно я была хрупкой, прекрасной или даже священной. На Рождество он пригласил меня к себе, приготовил для нас ужин, а после него достал белую коробочку, перевязанную красной лентой, и молча послал ее скользить ко мне по столу. Внутри оказалось серебряное ожерелье, сделано из крошечных сияющих кубиков. Я убрала волосы с шеи, и он бережно застегнул украшение, и я не верила, что такой человек может причинить кому-то боль. В ту ночь мы впервые переспали. Мне снова было больно, но на этот раз по-другому, этой боли я ожидала. К тому же, она не была долгой и вскоре растворилась в прекрасных ощущениях – его руки, обнимающие меня, когда все закончилось, теплое дыхание на моей шее. Ничто в мире не могло быть лучше.
Каждый раз, когда мы спали вместе, я говорила себе, что секс – это то, что позволяет быть близкой к другому человеку настолько, насколько возможно. Так близко, что ваше дыхание смешивается, он становится тобой, а ты – частичкой его, и невозможно не доверять этому человеку.
На вечеринке по случаю Нового года я слишком долго разговаривала с одним из ребят, пока Роджерсон улаживал дела по работе в соседней комнате. Мы вышли наружу, и он оттаскал меня за волосы и толкнул так, что я отлетела к стене, ударилась головой, и у меня пошла кровь. Двенадцать ударов часов мы слушали уже у Коринны, я сидела с повязкой на голове, а Роджерсон объяснял, что я была навеселе, выпив слишком много пива.
Коринна и Дейв сочувственно качали головами, успокаивали меня и Роджерсона, а потом целовались под звон бокалов с шампанским.
- Это наш с тобой год, милый, - говорила парню Коринна, он смеялся в ответ.
- Ты говоришь это каждый год!
- Нет, в этом году – это правда. Я чувствую, – повторяла она, - Калифорния, мы идем!
- С Новым годом, - прошептал Роджерсон, целуя меня. В этот раз поцелуи чувствовались иначе, наверное, дело было в ударе головой. Секс чуть позже тоже был другим, я стала осторожнее.
- С Новым годом, - ответила я тогда машинально, как робот, в которого, кажется, стала превращаться. Опустив взгляд на ожерелье, я подумала, что Рождественский вечер был лишь несколькими днями ранее, и его руки застегивали ожерелье так нежно и осторожно совсем недавно, а сейчас я уже была словно в другом измерении.
На следующий день он подарил мне пару дисков, и мы пошли в кино. Весь фильм он держал меня за руку, и я не могла сфокусироваться на фильме (кажется, что-то про апокалипсис и крутого парня, спасающего весь мир), изучая профиль Роджерсона и гадая, что же пролегло между нами.
Не было совершенно никакой возможности предугадать, мне оставалось лишь ожидание. После Нового года прошла неделя, прежде, чем все повторилось, затем пара дней, потом – две недели. Каждый раз, когда Роджерсон бил меня, на следующие сутки он словно извинялся. Это было безопасное время, и я могла рассчитывать на спокойствие. Это были хорошие дни. Но были и другие, когда он выходил из себя.
Неважно, куда мы направлялись, я всегда держала в мыслях, что он может ударить меня. Теперь, даже когда мы спали вместе, я не могла выкинуть это из головы, как бы сильно не старалась. Когда Роджерсон целовал меня, мой желудок совершал сальто, и я ничего не могла с этим поделать.
Это казалось очень глупым, нелогичным, какой-то нерешаемой задачей по геометрии. Но секс с ним был чем-то прекрасным, и, когда мы после лежали рядом, я могла прижаться к нему, словно пытаясь дотянуться до того Роджерсона, с которым встретилась на парковке, но он всякий раз ускользал от меня.
Вскоре вышло так, что секс был для меня единственным моментом, когда я чувствовала себя в полной безопасности, но эти моменты не длились достаточно долго. Куда бы мы ни пошли и ни поехали, меня всегда преследовало чувство страха и ожидания чего-то ужасного. А мы все так же ездили на его машине по городу, останавливаясь в сотне разных мест. Раньше это было здорово, всегда быть в движении, но сейчас это лишь усиливало мое ощущение неуверенности, как будто ничего стабильного вокруг меня не существовало. Я уже не пыталась сменить станцию на радио, и любимая Роджерсоном музыка играла в моей голове уже почти круглосуточно.
«Проснись, Кейтлин». Мистер Ленсинг был не единственным, кто заметил.
- Кейтлин? – окликала мама за ужином, когда я, натянув рукава на ладони, размазывала еду по тарелке. – Милая, с тобой все хорошо? Ты не голодна?
- Кейтлин! – кричала тренер команды, когда я пропускала очередное колесо или путала порядок движений. – Давай же, О`Корин! Что с тобой происходит?
- Кейтлин, - прищуривалась Боу, пытаясь скрыть сострадание, написанное на лице всякий раз, когда я проходила мимо их дома, где раньше была частой гостьей. – Мы соскучились по тебе.
- Кейтлин? – звала Рина на единственном нашем совместном уроке, истории, махая рукой перед моим лицом, чтобы привлечь мое внимание к ее рассказу о том, как она в очередной раз поссорилась с Джеффом. – Есть кто-нибудь дома?