- Помню, когда я была беременна тобой, - рассказывала мама, - твоя сестра подходила ко мне, пока я готовила обед, и прикладывала ухо к моему животу. Она говорила, что ты с ней разговариваешь, и лишь она может слышать тебя.
Или:
- Знаешь, Кейтлин, в тот вечер, когда ты упала с пирамиды… Я никогда не была напугана сильнее. - Мы сидели у фонтана, и мама обернулась, глядя на прозрачные струи воды. – Но я ошибалась.
Я не знала, что ответить на это, но доктор Маршалл всегда говорила, что ответ – вовсе необязательная вещь, так что я просто опустила голову на мамино плечо, а она обняла меня, как будто я была маленьким ребенком.
Иногда мы обсуждали более легкие вещи – например, старые семейные истории о том, как Кэсс чуть не спалила весь дом, готовя «пирог, который печется на раз-два», или когда папа выпил целый стакан воды из-под моллюсков, решив, что это был лимонад. Мы смеялись над этими глупыми случаями и делились секретами о прошлом. Это напоминало игру: все случилось в прошлом, но в начале истории ты даже не представляешь, чего ожидать.
Открывая дверь в комнату для посетителей, я гадала, кто же пришел меня увидеть. Если папа, то он, наверное, принес мне какую-нибудь книгу. В первый день по дороге сюда он остановился у «Уоллмарта», чтобы купить пару носков, которые мама забыла положить в сумку, переданную для меня. Там он купил сборник «100 смешных карточных игр» и пронес его в клинику, обернув носки вокруг обложки. Папа не был импульсивным или эмоциональным человеком, но, лишь взглянув на него в тот день, я поняла, что он нервничает перед встречей со мной. Мы оба не знали, что сказать, вот тут-то нам и помогли игры. Обняв меня, папа сел на диванчик, а я опустилась рядом, и он протянул мне книгу.
- Если тебе не понравится, я не удивлюсь, - со смешком признался он. – Просто мне казалось, что это может быть весело.
Я взяла книгу в руки. «Чокнутые восьмерки! Хитрые буби! Шесть способов разложить пасьянс, о которых вы не знали! Веселье для всей семьи!» - гласила задняя обложка. Я посмотрела на папу, прекрасно понимая, каким беспомощным он себя чувствовал, просто представляя меня здесь. Он пытался делать то, что сделал бы Хороший Отец, и я действительно ценила это.
- Звучит круто, - сказала я, постучав пальцем по многообещающему тексту на обложке. – Начнем с первой?
И мы начали. У папы была припрятана колода карт во внутреннем кармане, и теперь всякий раз, когда он приходил, я заставала его смотрящим в окно и перетасовывающим ее. Мы начали с «Чокнутых Восьмерок», затем проработали «Война? Наплевать!» и приступили к «Джину Рамми». Мы были О`Коринами, так что набирать баллы и очки – в нашей крови. Но иногда, отрывая взгляд от карт, я замечала странное выражение на папином лице, тоску, смешанную с грустью, и это буквально разбивало мое сердце.
Когда ко мне пришла Боу, она принесла с собой пачку моих снимков и коробку вегетерианского печенья, которым я хрустела, пока она рассказывала мне о фотовыставке в Центре искусств, которую я все же пропустила.
- Твоя мама получила специальный приз, - сказала мне Боу, - ее работы всем так понравились! Ты бы слышала тот гром аплодисментов.
- Поверить не могу, что пропустила это, - покачала головой я. Во время двухдневных рыданий я оплакивала и выставку в том числе: я так старалась, так готовилась к этой выставке! В последние недели с Роджерсоном фотография была единственным, что помогало мне не терять рассудок. А теперь никто не увидит результата моих трудов, и это было обидно.
- Кстати, я принесла тебе кое-что еще, - Боу стряхнула с рук крошки печенья и открыла сумку, доставая из нее голубой сверток. – Никакого давления, - подняла ладони она, - просто на случай, если у тебя появится вдохновение.
Еще до того, как она развернула пакет, я поняла, что находится внутри. Моя камера.
Боу отполировала объектив, сменила старую крышечку на нем и положила в пакет пять коробочек с пленкой. Всё, что мне было нужно. Раньше.
- Не знаю, - неуверенно проговорила я. Камера пробудила воспоминания о последних шести месяцах: улыбающаяся Коринна, Роджерсон на фоне серого неба, девушка безо всякого выражения на лице.
- Никакого давления, - повторила Боу. – Поживем-увидим, Кейтлин.
Рина и Стюарт тоже приходили ко мне. Стюарт рассказывал о своей буйной молодости и всегда приносил свежие фрукты. Рина, в день своего первого посещения, была одета в зеленую футболку и обрезанные джинсы, она неуверенно сидела на краешке своего диванчика, искоса поглядывая на Адама, который пребывал в депрессии, а в тот момент сидел рядом со своим другом.
- Привет, - сказала она, когда я опустилась рядом с ней.
- Привет.
Рина с трудом сглотнула, а затем посмотрела мне в глаза.
- Я знаю, ты меня ненавидишь. Я даже не показалась здесь, хотя стоило сделать это раньше.
- Рина, за что мне ненавидеть тебя? – спросила я подругу, и она удивленно покачала головой.
- Я не знала, почему ты так хотела уехать домой в тот день, ну, с озера. Если бы я только знала…
- Никто не знал, Рина. Никто не виноват.
- Да, конечно! – возмутилась она. – Мы все знаем, кто действительно виноват во всем.
Она поджала губы: Рина всегда любила найти виноватого и сорвать всю злость на нем.
- Какой же он подонок! Если бы он только показал свою мерзкую рожу, клянусь, я бы…
Я резко вдохнула. Одна крохотная часть меня все еще скучала по Роджерсону, каким бы безумием это ни было.
- Давай не будем говорить о нем, хорошо? – Рина остановилась на полуслове, сконфуженная, и я добавила, - Понимаешь, я уже нарассказывалась о нем у своего терапевта.
Подруга с готовностью закивала:
- Хорошо, конечно. О чем тогда ты хочешь услышать?
- Обо всем? Сплетни, слухи? Просвети меня!
Она захихикала, приподнимая бровь.
- О чирлидинге – или вообще?
- И то, и другое, - рассмеялась я.
- Хорошо… - Рина прищурилась и поджала ноги под себя, готовясь к длинному рассказу о чем-то явно захватывающем. Моя лучшая подруга Рина. Я только сейчас поняла, как же соскучилась без нее! – Ты не поверишь…
***
Некоторые дни были хорошими. Я могла сделать вполне приличный шнурок на занятиях по творчеству, приготовить отличный майонез для картофельного салата на кухне, победить папу в очередной игре и легко заснуть вечером, проснувшись утром свежей и отдохнувшей. Мне становилось лучше, и я действительно это чувствовала.
Но, к сожалению, были и такие дни, когда я думала о Роджерсоне, гадая, что он думает или что делает прямо сейчас. Ожерелье, подаренное им, я хранила в коробочке, закопанной глубоко под вещами в шкафу. У меня осталось лишь оно одно, больше ничто не напоминало о моем парне. Я доставала его и перебирала легкие квадратики, думая о том, жалеет ли Роджерсон обо всем и хочет ли помочь мне. Затем я приказывала мозгу заткнуться и снова кидала украшение обратно в коробку.
Ни Рину, ни родителей я не винила, и я была близка к тому, чтобы прекратить грызть за случившееся и себя саму. Я знала, что со временем я справлюсь со всем, что сейчас давит на меня, но пока что мне не удавалось избавиться от лишних мыслей, и даже в хорошие дни бывало тяжело. Как, как, после всего случившегося, я могла скучать по Роджерсону и любить его?
Но я любила. И скучала.
Глава 14
Я была в «Эвергрине» уже почти месяц, и мама принесла мне груду писем из дома. Уведомление об экзаменах, домашние задания для меня, как отсутствующей по уважительной причине, каталог ассортимента весенней распродажи, устраиваемой группой поддержки, и, наконец, два письма. Одно от Коринны, второе – от Кэсс.
- Она беспокоилась за тебя, - сказала мама, когда я перевернула конверт и прочитала обратный адрес. – Не знаю, от кого второе.