Ты часто в шутку говорила, что тебя бесит моя «идеальность», но все было не так просто, Кейтлин. Мама с папой ожидали очень многого от меня, а вот ты всегда могла делать выбор на основе собственных желаний. В конце этого лета я поняла, что Йель – совершенно не то место, где я хочу находиться, поэтому я приняла другое решение.
Когда я узнала о том, что с тобой произошло, я плакала целый день. С того самого дня в доме у Боу и Стюарта ты всегда принимала собственные решения – хорошие ли, плохие ли, но они были твоими! И с тех пор, как я уехала, я постоянно думаю о том, что ты, наверное, считаешь меня слабой, ведь я сбежала от проблем, а не решила их на месте. Ты же действительно в силах справиться со всем, что бы ни случилось, Кейтлин, и я знаю это. Ты – та, о ком я думаю в свои моменты слабости, и ты спасаешь меня.
Напиши мне, когда будешь готова. И, пожалуйста, никогда не забывай, как сильно тебя любит твоя ненормальная сестренка.
Кэсс»
Я перечитала письмо трижды, прежде чем убрала его в сумку. Затем моя рука сама потянулась к кармашку, где лежали обрывки фотографии, и я осторожно достала их, высыпав на стол. Глядя на горстку бумаги передо мной, я думала о том, как же странно все это – я совсем не помнила тот день, о котором писала Кэсс. Забавно, как чье-то мнение о тебе может формироваться, когда ты даже об этом не подозреваешь. Наверное, у моей сестры Кассандры все же была способность видеть будущее так же ясно, как и настоящее. Хотелось бы и мне уметь то же самое…
Обрывки фотографии были довольно маленькими, но тем не менее фрагменты изображения на них различить было можно – моя рука, например, или кусочек рамы у зеркала. Я стояла возле стола несколько минут, разворачивая бумажки и пытаясь немного упорядочить их. Ты можешь быть, кем захочешь, все зависит лишь от тебя самой.
Кусочек фотографии, который должен был находиться в углу, лег на свое законное место. Ты в силах справиться со всем, что бы ни случилось.
Другой угол нашел свое место напротив. Ты всегда принимала собственные решения.
Я собирала снимок по кусочкам, как паззл, подбирая фрагменты и границы. Третий угол лег по диагонали. Не забывай, как твоя ненормальная сестренка любит тебя.
Найдя последний уголок, я посмотрела на то, что получилось. Четыре края. Рама, картина в которой ждет момента, когда будет собрана. Я собрала все остальные обрывки и убрала обратно в сумку. На это понадобится время и терпение, но теперь я знала, что вновь собранное изображение однажды снова появится перед моими глазами.
***
По словам доктора Маршалл, я не должна ожидать, что разом забуду Роджерсона и все, что с ним связано, потому что глубоко внутри я совсем этого не хочу. Она была права – и по ночам я часто видела во сне его лицо. Иногда, в тяжелых и запутанных сновидениях, он сидел в своем БМВ и ждал меня, я забиралась внутрь, и он поворачивался ко мне своим красным от гнева лицом. От таких снов я просыпалась в поту, чувствуя мурашки на коже. Волосы на затылке поднимались дыбом, и я лежала, глядя в потолок и пытаясь усмирить дыхание.
Но, как ни странно, самыми худшими снами о Роджерсоне были те, в которых он… не появлялся. Я ходила по самым разным местам в надежде найти его, преодолевая всяческие препятствия. Один раз я шла по коридору, заваленному телами, и переступала через них, содрогаясь. В другой раз мои ноги не слушались меня, и дорога казалась неимоверно длинной, а по пути мне встречались дети, которые на самом деле не были детьми, и люди, готовящие сэндвичи без хлеба. Эти сны могли бы быть смешными, если бы не накатывающие на меня волны паники от того, что Роджерсон где-то там, ждет меня. И снова я просыпалась, трясясь, боясь заснуть вновь и испытать эти чувства.
Доктор Маршалл говорила, что безвыходных ситуаций не бывает, и я обязательно найду путь, по которому смогу выбраться из этого запутанного лабиринта. Я рассказывала ей обо всем – о снах, о знаниях Роджерсона, о наркотиках. О том, как он забрал меня с вечеринки, о том, какой необыкновенной и особенной я себя чувствовала, когда была с ним.
- Нельзя оставлять это без внимания, - сказала терапевт, когда я поделилась с ней этим. – Если бы ты не любила его, ничего бы не случилось. Но ты любила Роджерсона и все еще любишь, так что сейчас тебе нужно принять это в самой себе, тогда ты сможешь его отпустить.
Я пыталась. А еще я пыталась принять ту девушку с фотографии – ее застывшие глаза, отсутствие эмоций на лице, свежие и старые синяки. Думать о ней было больно, но она была частью меня, связывала ту, кем я была, с той, кем я стала. Сейчас я уже не старалась быть той же девушкой, какой была с Роджерсоном, или той, какой была до ухода Кэсс. Я хотела стать той девчушкой, которая сидела в углу с книжкой, сосредоточенно читая вместо того, чтобы носиться по дому.
Еще я старалась не думать о бесконечных «если бы». Если бы я осталась тогда с Майком Эвансом. Если бы у меня вообще не было возможности уйти куда-то с Роджерсоном. Если бы я поделилась с родителями или Риной, что он ударил меня. У меня было много моментов, в которые мне хотелось бы вернуться, но я знала, что это невозможно, значит, мне оставалось лишь начать все заново. Фотографии, которые привезла мне Боу, напоминали мне обо всем, к чему я все еще могу вернуться, и это действительно поддерживало меня.
Но я не всегда контролировала свои мысли, и мне все еще снился тот день, когда мы сидели у МакДональдса, и я спросила, сколько длится вечность.
- Роджерсон! – позвала я тогда, и он обернулся, улыбнувшись мне. – Роджерсон, – тихонько звала я ночью, хоть и знала, что сейчас он не может мне ответить.
***
Наконец, у меня наметился реальный прогресс. С каждой конфеткой в кабинете доктора Маршалл, с каждой идиотской поделкой на занятиях творчеством (кособокая пепельница, сносная кормушка, пара хороших шнурков и впечатляющее ожерелье) и с каждым днем посетителей на свое место словно вставал какой-нибудь из кусочков паззла. Я даже несколько раз попыталась написать Кэсс ответ, но не знала, с чего начать. Открыв дневник, я перечитала все, что написала для нее, когда слова легко приходили на ум. Листая страницу за страницей, я прочитала собственную историю и снова убрала блокнот. Наверное, я еще не была готова рассказать все это даже собственной сестре, ведь даже я не знала, чем все закончилось.
Но я уже достала камеру из чехла и сделала несколько снимков – ничего особенного, просто предметы, на которых мы тренировались на курсах, никаких лиц. Боу взяла их в Центре искусств для меня и принесла, когда в следующий раз пришла меня навестить. Мы сидели в светлой комнате и изучали наши снимки, критикуя свет или, наоборот, радуясь удачному ракурсу. Чуть позже я начала снимать то, что видела в «Эвергрине»: высокий стакан с молоком на столе, фонтан и кружащиеся возле него листья, дорожки, по которым мы гуляли с мамой.
Во время наших с ней прогулок, мы стали больше разговаривать, обсуждали наше детство, Кэсс и то, как мы по ней скучаем. Я начала видеть в маме личность, женщину, а не просто маму, любящую печь. И, когда я почувствовала в себе силы для портретного снимка, я выбрала именно ее лицо.
Мама сидела на лужайке, скинув обувь и скрестив ноги, откинув голову и смеясь, а весенний ветер развевал ее волосы. Мы только закончили наш с ней маленький пикник, и возле нее лежала упаковка шоколадных чипсов и несколько веточек винограда.