– Нам тоже, милая моя, – сказала Гвен.
– Мне вот прямо сейчас так холодно… Как будто она снова идет за мной…
Родители встревоженно переглянулись. Джуди тоже начала дрожать, хотя ей было не холодно, а только страшно.
– Нина? – окликнул Джон.
Он нагнулся над Ниной, и его лицо поплыло в ее глазах.
– Холодно… – прошептала она.
Она чувствовала его руку на плече. Рука была теплой. А в комнате было, как в морозилке. Она видела пар, вылетающий у нее изо рта при каждом выдохе. Снежинки кружились в воздухе над столом. Похоже, никто, кроме нее, их не видел.
– Да она холодная, как лед! – услышала Нина голос отца, но он слышался словно бы издалека.
– Боже ты мой! – воскликнула мама, и ее голос тоже уходил куда-то все дальше и дальше. – Что же делать-то?
На плечо Нине легла другая рука – другое горячее прикосновение.
– Нина, миленькая, – спрашивала мама, – ты меня слышишь?
Нина попыталась кивнуть, но голова оказалась такой тяжелой, что упала на стол, медленно, медленно упала вниз… Холод пронизал все ее тело. В ушах звенело. В комнате стоял морозный запах зимнего дня. А потом все уплыло.
Холод застлал все.
Холодная тьма.
Она слышала, как мама испуганно зовет ее по имени, но это было лишь иголочкой звука в океане безмолвной тьмы.
И она исчезла.
В этой холодной тьме.
Нина открыла глаза, моргнув, и увидела мир в совершенно новой, странной перспективе. Она снова была в чужом теле. В теле животного. Но на этот раз все было по-другому. На этот раз все было… как надо.
Вокруг стоял невиданный лес высоких зеленых стеблей, в которых она не сразу опознала обычную траву. Тело ее было плотным и приземистым, кожа морщинистой и сухой, но в задних лапах чувствовались сильные мышцы, и она каким-то образом оказалась приспособлена к этому своему новому телу лучше, чем к своему собственному.
Холод пропал.
Выпрямив лапы, она прыгнула для пробы. Чужое тело отозвалось с такой готовностью, что Нина заулыбалась от удовольствия.
Она стала лягушкой.
И чувствовала себя прекрасно.
Искать тотем? – подумала Нина. Теперь, когда она нашла его, она даже недоумевала, почему поначалу это было ей так страшно? Тело лягушки, своеобразный ход мыслей, которым работал ее разум, то, как он инстинктивно осознавал свое соотношение с ней и со всем существующим вокруг, наполнило ее умиротворением, от которого захватывало дух.
Это было не страшно, это было красиво – это слово однажды произнес ее папа, когда рассказывал про индейские представления о том, что все находится на своем месте, и все связи между всем налажены и поняты. Это такая внутренняя гармония, которая, если она у тебя есть, распространяет эту красоту на все, что тебя окружает.
А разве не говорил папа про то, что лягушка – счастливый тотем?
Вот она и была счастлива. Все старые страхи прошли – чуждые тела, та неуклюжесть, с которой она пыталась заставить их слушаться, невыносимый ужас от того, что ты заперта в их плоти навсегда… Всего этого больше не было.
Пока Нина не услышала шаги.
Пока гигантская тень не нависла над ней, и старое морщинистое лицо, шириной с дом, нагнулось к ней, а чудовищные длинные пальцы ухватили ее и вынесли из травы в небо.
Я-вау-тсе.
– Здравствуй, дочка, – сказал дух.
Слова снова были на незнакомом Нине языке, но она снова поняла их.
– Я помогла тебе узнать, кто ты есть. Теперь ты помоги мне.
Сердечко Нины билось сильно-сильно, маленькое лягушачье сердечко колотилось в ее груди бешено, как барабан.
– Бояться не надо, – сказала Я-вау-тсе. – Больно не будет. Ты как будто просто заснешь – заснешь и попадешь в вечность, где тебя встретят твои предки.
Радуйся. Вращается Колесо. Ты снова шагнешь на него.
Я не хочу умирать! – беззвучно прокричала Нина.
– Бывают вещи похуже смерти, – ответил дух. – Бывает жизнь без надежды. Можно так и не познать любви. Можно так и не узнать, кто ты есть на самом деле. Твоя жизнь была коротка, доченька, но ты знала все это, и много больше.
Пальцы, державшие Нину, были ледяными. Холод окаменил Нину настолько, что ее земноводное тело стало грузным и непослушным. Нина заметила огромную стену и узнала в ней свой дом.
Я в лягушачьем теле сижу в своем собственном саду, подумала она сонно.
Есть в этом что-то забавное – не для ха-ха, не чтобы позабавиться, но забавное…
Холод скрадывал от нее страх, скрадывал вообще способность думать.
Тяжесть в членах была бальзамом, который звал отойти в темные объятия сна.
Как будто просто заснешь, говорила Я-вау-тсе.
Заснешь и попадешь – в вечность…
Одна ее часть пыталась собрать силы, чтобы сопротивляться сну. Она силилась предупредить ее об опасности, но Нина слишком устала, чтобы слушать ее. Когда Я-вау-тсе шагнула с нининого двора в Другой Мир, Нина позволила темноте унести ее.
Джон вскочил со своего места и успел подхватить голову Нины прежде, чем она ударится о стол. Он прижал ее голову к своей груди. Мышцы ее были расслаблены, руки безвольно повисли, как у тряпичной куклы.
– Она холодная, – проговорил он. – Как…
Он не произнес этого слова, но оно все равно стояло между ними, висело в комнате.
Мертвая.
Он попытался нащупать пульс, помял ее запястье, не зная, что же предпринять.
– Что же нам делать, что же делать?.. – плакала Гвен.
– Не паниковать, – ответил Джон, притягивая к себе холодное, неподвижное тело дочери. – Надо… Черт, я не знаю…
Гвен встала рядом с ним, убрав волосы с ледяного лица дочери.
– Надо отвезти ее в больницу, – сказала она.
И тут позвонили в дверь.
Нинины родители переглянулись между собой, не сразу поняв, что означает этот звук.
Джуди молча сидела за столом вместе с ними и все еще дрожала. Страх вцепился в нее когтями, словно ночной кошмар, из которого невозможно выбраться. Почему только она не пошла домой? Ей вовсе не хотелось оставаться здесь. Вовсе не хотелось видеть Нину такой. Не хотелось знать ничего ни о какой магии и ни о чем подобном.
Снова раздался звонок.
– Я… Я открою, – сказала она.
Что угодно, лишь бы выбраться из этой комнаты, где с каждой убегающей секундой все сильнее пахло смертью.
Джуди открыла входную дверь и уставилась на двух незнакомцев, ожидавших на ступеньках крыльца. Негритянка и индеец. Женщина выглядела так, будто только что вышла из витрины лавки одежды и галантереи на Кроусийском рынке, и надела на себя половину того, что там было. Индеец был похож на фоксвилльского панка, но был, пожалуй, чересчур взрослым для этого. Глаза его были так похожи на глаза Элвера, что Джуди невольно сделала шаг назад.
– Ма… Мистер Карабалло! – крикнула она.
Джон с Ниной на руках вышел в прихожую. Эта парочка оказалась знакома ему не более, чем Джуди.
– Кто вы? – спросил он.
– Мы – друзья вашей дочери, – ответила женщина. – Мы…
Мужчина отодвинул ее и Джуди и поспешил к Джону, державшему на руках свою дочь.
– У меня нет времени на… – начал Джон. Индеец подошел и положил руку Нине на лоб. Через плечо обернулся к спутнице.
– Опоздали, – сказал он. – Она уже унесла ее.
– Говорила же я тебе, что надо было сразу идти сюда! – воскликнула та.
– Какого черта? Что происходит? – взорвался Джон. – Кто вы такие?
– Друзья вашей дочери, – повторила женщина.
– Какой дочери? – спросила Гвен. Она тоже вышла в прихожую и встала за мужем.
Джуди подошла к ней, и она, обхватив ее за плечи, прижала ее к себе.