Этой ночью БЭСМ рассчитывает не траектории, не разрушительные характеристики одного из рукотворных солнц министерства. Стек, состоящий из 39 печатных плат, заканчивает складывать цепочки двоичных чисел, над которыми работает; потом делает то же самое снова и снова, потому что требуется выполнить умножение, а этого машина способна добиться, лишь прибавляя умножаемое количество, опять и опять, с молниеносным идиотизмом. Проходит чуть больше сотой доли секунды. Получив результат, БЭСМ посылает его из арифметического процессора в другое место — цепочка ИЗ 39 единиц и нулей рядком усаживается на куски магнитодиэлектрика, которые служат ферритовой памятью ЭВМ. Другой ряд ферритовых сердечников выдает другую цепочку из 39 единиц и нулей и посылает ее обратно в процессор вместо прежней. Это не число — это следующая строчка программы, идущей на БЭСМ. Первые шесть цифр — команда, предписывающая БЭСМ сравнить только что полученный результат с предыдущим, хранящимся по адресу в памяти, обозначенному остальными 33 цифрами. БЭСМ усердно трудится, поочередно запихивая числа и куски программы в то единственное место, где она может уделить им внимание — подобно человеку, чья настольная лампа освещает только один кружок на огромном захламленном письменном столе, — и обнаруживает, что новое число больше старого. Теперь программа дает ЭВМ команду не абсолютную, а условную, и мы из чистой арифметики перемещаемся во что-то другое, в мир предположений, гипотез, того, что могло бы быть. Если, говорит программа, новое число больше, то поменять цифры, увеличить их немного, на одно заданное значение, и вернуться — вернуться к одному из предыдущих шагов самой программы, выудив строчку программы, которая находится вот здесь, а затем снова двигаться вперед, выполняя каждый промежуточный шаг. Верный идиот подчиняется и движется по кругу — выполняет цикл. Проходит еще сотая доля секунды. И все начинается снова, идет по кругу, снова и снова. БЭСМ неутомимо прокручивает те же самые команды, совершая те же самые изменения с числами, едва отличающимися друг от друга. Она будет прокручивать цикл дальше, пока сравнение не даст другой результат. Ага, вот и дало. Смысла прибавилось. Картина безмолвно прояснилась. Картина чего?
По сравнению с операциями БЭСМ, такими быстрыми и простыми, мысли Сергея Александровича плывут медленно, совсем как голубые завитки, поднимающиеся от его “Казбека”, и распространяются во множестве направлений. Он, как это с ним иногда случается, размышляет о том, какое неудовлетворение вызывает работа на военных. Не то чтобы он воз. ражал против того, для чего используются его машины за стеной секретности. Он помнит — его поколению этого не забыть — наступление фашистской саранчи в 41-м и 42-м. Ему не жаль времени, которое уходит на то, чтобы предотвратить ужасы войны и разрушения. Проблема в том, что секретность замедляет развитие техники. Его собственную лучшую работу конфискуют. Военные прячут ее подальше, чтобы не оказывала влияния на состояние науки и техники; а поскольку им всегда требуется лишь горстка законченных машин, нет никакой возможности выяснить, что еще может из этого получиться — а вдруг что-нибудь такое, о чем пока и не мечтают. Будь у него хоть возможность поиграть с этой бессмысленной мощью! С другой стороны, надо признать, что тут есть и свои преимущества. Военные вне очереди получают любые ресурсы, которых не хватает, и если работаешь на них, на тебя распространяется их статус самого привилегированного заказчика в стране. Он улыбается про себя, вспоминая историю, рассказанную его соперником Исааком Бруком, — история десятилетней давности, замечательная, ничем не прикрытая демонстрация того, что означает поддержка военных. Брук послал аспиранта в Ленинград, на завод по выпуску электроламп “Светлана”, чтобы забрать новую партию пентодов — ведь в том, что касается логики, основанной на диодах, фактором, ограничивающим скорость операций, является качество трубок. Пробник для проверки пентодов, рекомендательное письмо — и все равно главный инженер “Светланы” выставил парня ни с чем. Но физики, работавшие над советской водородной бомбой, требовали, чтобы машина Брука в Институте энергетического машиностроения работала бесперебойно, так что ему дали номер телефона, позвонить в случае неполадок, и велели упомянуть пароль — название цветка. Парень набрал номер, сказал: “Я тут что-то никак не могу купить… э- э… тюльпаны”. В квартире на Невском проспекте, напротив магазина трикотажа, вежливые люди записали подробности и велели аспиранту подождать два дня и попробовать снова. Два дня, потому что “мы работаем только на уровне райкома”, — столько уйдет на выкручивание рук, чтобы добраться до самого низа, до главного инженера “Светланы”. Ну и, конечно, спустя два дня на предприятии его приняли как родного — расстарались, нагрузили парня самыми лучшими своими изделиями. Это, разумеется, тоже цикл — очень характерный человеческий цикл в советской экономике. Если сигнал о том, что работа важная, недостаточно силен, можно отвести его по цепи важных людей, каждый из них замолвит словечко следующему по телефону, каждый прибавит сигналу мощи, пока он не вернется туда, где появился, способный привести машину в действие.
БЭСМ. Картина чего? На ней — картошка. Электроны, текущие по вакуумным трубкам, представляют собой цифры; а цифры, которые обрабатывает этой ночью БЭСМ, представляют собой картошку. Не саму по себе картошку, разумеется, не настоящие клубни, которые так часто бывают мерзлыми, зелеными от старости, проросшими, — картошку абстрактную, картошку, рассматриваемую как данные, едущую в Москву с 348 пунктов доставки в 215 организаций-потребителей. БЭСМ применяет математику Леонида Витальевича к задаче оптимизации доставки картошки, стоящей перед Мособлпланом. Сюда входят 75 тысяч различных переменных, подчиняющихся 563 различным ограничениям, — задачу не решить на пальцах и логарифмических линейках. Но благодаря ЭВМ, благодаря нечеловеческому терпению БЭСМ в выполнении итераций с приближенными ответами снова и снова, эту задачу решить можно.
БЭСМ использует предложенные Леонидом Витальевичем теневые цены, чтобы выполнить то, за что в капиталистической стране отвечает рынок картофеля, — но выполнить лучше. Когда рынок приводит в соответствие спрос и предложение, решение отыскивается методом проб и ошибок, в процессе физического перемещения картошки с места на место, физической продажи картошки по постоянно меняющимся ценам. С помощью ЭВМ эффект, произведенный возможных решением, можно оценить без затрат на перемещение туда, сюда; но поскольку ЭВМ работает со скоростью летящих злектронов, а не со скоростью трясущегося по дороге грузовика с овощами, она способна исследовать все математическое пространство решений целиком, причем в результате обязательно найдет оптимальное решение, а не согласится на такое, которое сойдет, поскольку на большее времени не хватит — на все один рабочий день, а картошку еще надо доставить. Собственно, не стоит так далеко ходить за сравнениями — рынок существует не только в капиталистических странах. Картошка по- прежнему продается на рынке, прямо здесь, в Москве, тут тоже имеются остаточные явления капитализма, которые представляют собой колхозные рынки столицы, где частники продают урожай со своих участков. Почему-то даже в самые трудные времена тут всегда можно найти груды зеленого лука, жирных гусей, грибы, пахнущие лесной сыростью, и картошку, выкопанную с утра; все так дорого, что ходить сюда за покупками можно, только если не жалеть денег, если надо закупить еды на день рождения или свадьбу. Когда торговля идет особенно бойко, сотрудники Минторговли отправляются на вылазки, покидают свои кабинеты и расхаживают среди прилавков, аккуратно записывая цены. Но как медленно идет дело! Как медленно все происходит, когда покупатели толкутся на этих треугольных пустырях рядом с городскими автовокзалами и станциями электричек, как медленно по сравнению с десятью тысячами операций в секунду, на которые способна БЭСМ!