Запах листьев усилился, жар и сырость — тоже, до такой степени, что в самом сокровенном сердце бани воздух казался практически непригодным для дыхания — густая каша пара и теней. Чекушкин насторожился. Вокруг железной печурки развалились по лавкам ярусами главные Колины кореша. Среди них, огромный, сияющий потом, блестящий глазами, совершенно голый, сидел сам король воров; каждый участок его тела от шеи и ниже покрывали произведения искусства. А там, в углу, в темноте, кто-то всхлипывал. Чекушкину удалось различить лишь колени и волосы, больше ничего, даже пол человека; понятно было только, что это кто-то молодой. В каждый из предыдущих приходов сюда его встречали эдакой пародией на учтивость, слегка скучающими и слегка презрительными манерами, отдаленно напоминающими деловые; все это перемежалось смехом. Однако на сей раз атмосфера была совершенно другая. Колю распирало добродушие, он словно поедал эти всхлипывания и толстел от них, В звуках не слышалось никакой надежды; что бы там ни сделали с человеком в углу, неожиданностью это не оказалось. Теперь же Коля повернулся к Чекушкину, словно к следующему развлечению, которое принес ему этот день. Возможно, он был пьян или обкурился; в любом случае он был возбужден. Ухмылка открывала все его зубы. Взгляд у него был всеядный. В руке он держал карты, его кореша — тоже, но если перед ними лежали кучки украшений и сырые банкноты, то у него не было вообще ничего, только сложенная бритва.
— А, малой! — проревел он. — Вот и малой пожаловал! Эй, ребята, что скажете? Малого возьмем в игру? Какая ему, по- вашему, цена?
У Чекушкина пересохло во рту. Ему приходилось слышать про воровские карточные марафоны. Они были знамениты. Рассказывали, что они продолжались без конца, целыми арктическими ночами в лагерях, а когда кончались деньги, ставки лишь делались все более дикими, игроки упивались риском и ставили на кон пальцы, уши, глаза, жизни. Обычно чужие. Бог знает, сколько уже продолжается эта Колина затея. Чекушкин собрался с духом, насколько смог. В угол он больше не смотрел. Он изо всех сил ухмыльнулся в ответ; правда, зубы у него были маленькие, ровные резцы, как у какого-нибудь мелкого млекопитающего, рыскающего по помойкам, в лучшем случае — крысы.
— А вот какая, — с этими словами он швырнул в пар пачку денег.
Коля схватил ее на лету и поднес поближе к лицу. Правда, не посмотрел. Он держал ее рядом с ухом, подняв подбородок, так что Чекушкин хорошенько рассмотрел картину у него на ключицах: блондинка в слезах давилась чудовищным членом комиссара, напоминавшего козла, рогатого, со звездой Давида на лбу. Коля пощупал деньги раз, другой, высунул красный язык, пробуя на вкус молекулы богатства, ставшие частью атмосферы. Ходили слухи, что Коля как-то раз, пятнадцать лет назад, на заре своего величия, сыграл шутку с политзаключенным, которого уговорил бежать вместе: взял его ходячим провиантом и во время долгой дороги домой потихоньку кушал интеллигента. Кореша ждали. Ждал и Чекушкин. Потом сияющие глаза, уставленные на него, прищурились и как будто чуть затуманились. Коля опустил взгляд. Когда он снова его поднял, в нем опять, слава богу, появились шкурный интерес и расчет. Коля аккуратно поставил пачку перед собой на торец; раскрыл бритву; закрыл бритву; уравновесил ее на столбике денег.
— Не, — с сожалением сказал он. — Нормально все. Ну, гос-по-дин Че-куш-кин, — произнес он, растягивая слоги, — чего вам угодно?
— Медные трубы нужны, — сказал Чекушкин, радуясь, что голос его не дрожит.
— Пойди с Али поговори, там, снаружи. Он разберется. Еще чего?
— Нет.
— Хорошо. Тогда мотай отсюда, малой. А ты куда это? — добавил Коля, когда парень с переломанным носом двинулся было вслед за ним. — А ну, подь сюда.
Чекушкин не стал оборачиваться.
Теперь ему дали полотенце, и он тер свою взмокшую голову и шею, отдавая распоряжения татарину, который у Коли занимался торговлей крадеными стройматериалами. Говоря Степовому, что он не деляга с черного рынка, он не врал; однако его деятельность, с одного конца всегда примыкавшая к обычному кругу личных услуг, другим точно так же граничила с воровским миром, и через эту границу то и дело надо было кое-что перевозить. Порой просто не существовало другого быстрого способа найти небольшое количество чего-то, что нужно было клиенту для завершения работы, для того чтобы запустить объект. Колины люди держали в своих руках стройки и собирали у себя на продажу все, что выносили рабочие в конце дня: все инструменты, всю краску, весь цемент всю древесину, все слесарные материалы. Ежемесячные выплаты Коле позволяли ему брать из награбленного все что понадобится. Хотя, по правде говоря, это были не столько выплаты, сколько дань; она давала ему разрешение на то, чтобы вообще действовать в Колином городе, давала защиту на случай, вздумай какая-нибудь другая гоп-компания по глупости его прижать. На что шли эти деньги, он не знал. Воры были народом практичным. Иногда они даже грабили банки. Наличные, конечно, имели хождение в их кругах в качестве символа статуса, и если тебя занимали лишь самые непосредственные составляющие хорошего житья, а не такие, как дом, медицинское обслуживание, поездки за границу и прочее, то имелись, конечно, вещи, которые на них можно было купить: еда, выпивка, курево, одежда. Насколько он догадывался, в очередях Колины ребята стояли нечасто.
На улице наступал настоящий вечер, наконец-то пошел снег, медленно падая вниз спиралевидными, похожими на гусиные перья клочьями, но гладкие холмики недостроенного города по-прежнему были широкими, белыми, спокойными после маленького банного ада, и он брел по ним с облегчением. За снежными завихрениями он увидел очертания машины, остановившейся у главной дороги, и порадовался, что такси осталось ждать. Он подошел поближе, и сердце у него упало. Не такси. Поджидавший его “москвич” с погашенными фарами, надпись на боку которого залепляли снежные комья, а на переднем сиденье вспыхивали и гасли угольки двух сигарет, был милицейским.
Когда он подошел, окно спереди с глухим шумом опустилось.
— Товарищ лейтенант! — Тон Чекушкина был развязнее обычного — сказалась встреча с Колей. — Какая приятная неожиданность!
— Ты язык придержи, сука, — ответил милиционер. — Залазь. Мы тебя подвезем.
Машина была в не лучшем состоянии. Глушитель стучал, передачи скрипели, когда она рванулась прочь от сугроба. К тому же кого-то стошнило на заднем сиденье, а убрать толком не убрали. Чекушкин подобрал полы пальто и сел как можно дальше от этой дряни.
— Ну, извини уж, — сказал лейтенант. — Ты, небось, к такому не привык. Не в таких… этих самых… экипажах разъезжаешь обычно. Чекушкин у нас, понимаешь, к хорошей жизни привык, — обратился он к милиционеру за рулем. — Любит, чтобы все красиво было. Живет в гостинице, блядь, шампанское пьет. А ест, блядь, икру — правильно я говорю? За полдня зарабатывает столько, сколько нам с тобой за месяц не видать. А знаешь почему, сынок? Чекушкин, а ну объясни парню почему.
— Я…
— Да заткнись ты, блядь. Дело все в том, что Чекушкин у нас самый что ни на есть паразит. Кровосос. Прямо как в газетах пишут! Настоящий! Аккуратный, сука, мимо рта не пронесет, одно слово — паразит, считает, что работа — это не для него.
Водитель что-то проворчал. Пора было это прекращать — в голосе лейтенанта звучали опасные нотки, как у человека, который сам себя заводит.
— Вы же помните, — сказал Чекушкин, — что у нас с вашим капитаном взаимопонимание?
— Ну еще бы. Знаю. Вы же с ним друзья. У Чекушкина весь город друзья, — объяснил лейтенант водителю. — Куда ни повернись, всегда на его друзей натолкнешься. Куда ни посмотришь: что это там крутится? Друзья…
— Куда вы меня везете? — спросил Чекушкин встревоженно. Они только что повернули на перекрестке не в ту сторону и теперь ехали из города на восток по Тюменскому шоссе. Сияние заката заливало заднее окно, красным овалом пробиваясь через движущиеся полотнища снега, опускаясь позади городского леса торчащих столбов, кранов и вышек. Впереди на шоссе не было ничего, кроме снега и тьмы.