В какой-то миг Бесси пихнула меня локтем и прошептала:
– Особо отметьте вот эту, сейчас входит…
Вошла неприметная женщина лет сорока пяти – в простых джинсах, простой футболке и очках в проволочной оправе, которые тоже были очень просты. С непривлекательной физиономией и общим видом внутреннего спокойствия она, казалось, нежится в самом том факте, что в ней нет совершенно ничего явно примечательного, – и оттого было еще загадочнее, что Бесси выделила эту женщину из всех прочих.
– Это Гуэндолин Дюпюи, – сказала она. – Талисман всех новеньких. Сама из Массачусетса, но здесь уже лет пятнадцать. Любит цифры. Преподает логику. Гуэн хорошо знают по всему кампусу – она смертный враг Расти. Если Расти у нас по одну сторону забора, можете быть уверены – она расположится по другую. Если Расти честно хочется добиться того или сего, Гуэн без всяких сомнений так же честно будет стоять за полную противоположность. Там, где он представляет наше коллективное прошлое, она скорее будет символом нашего разъединенного настоящего. И если он – Мэриленд при свете дня, она совершенно точно – Южная Каролина во мраке ночи… – Заинтригованный, я смотрел, как женщина входит в зал, тщательно пробирается мимо американского флага, висящего на стене: тринадцать полос и двадцать три звезды, растянутые по всей длине кафетерия, – и садится за столик дальше всего от того, где с Маршей Гринбом расположился Расти Стоукс.
Теперь уже преподаватели и сотрудники всевозможного мыслимого разбора втекали в зал, и характеристики Бесси звучали еще быстрей. Вон та советница по финансовому содействию, мрачно информировала меня она, – из центрального Нью-Хэмпшира и водит «фольксваген». А вот учитель биологии справа от нее водит «додж-династи» и родом из Вирджинии.
– Это и в самом деле чересчур, – не выдержал я. – Мне никак не запомнить все эти имена, лица и марки машин. Не говоря уже о штатах Союза. В смысле – все сразу, вот так?
– Впитывайте, что можете. У вас скоро будет время самостоятельно все освоить…
В кафетерии почти все преподаватели уже сидели со своими кафедрами, и я там и тут слышал обрывки конкурирующих разговоров. Ближе ко мне английские филологи скорбели о непостоянстве и продажности нью-йоркского книгоиздания и той неохоте, с какой литературные агенты берут писателей из Разъезда Коровий Мык. Столиком дальше Расти Стоукс председательствовал над сборищем кафедры зоотехнии – они сами занимали целый стол и живо обсуждали недавнее осеменение быков. За столиками дальше я видел кафедру медсестринского дела, преподавателей автомобилистики, советников по финансовому содействию, обслуживающий персонал и безопасность и кафедру современных языков. Гуманитарные науки расположились главным образом по одну сторону зала, точные и естественные – по другую. Искусства занимали столики ближе к переду, а вот Ремесла – к заду. Для такого маленького колледжа, казалось, хорошо представлены все академические дисциплины, хотя взаимодействия меж ними наблюдалось на удивление мало.
– И это еще не худшее, – согласилась Бесси. – Приглядитесь внимательней к столикам. Получше присмотритесь…
И я, присмотревшись получше, увидел, что в широких различиях есть подразделения, а внутри этих подразделений – подразделения подразделений. Даже за отдельными столиками замечались разницы, стратификации и бесчисленные группировки и фракции. С помощью Бесси я начал замечать, что даже у гуманитарных наук все обстояло не так гармонично, как выглядело снаружи: группками сидели преподаватели из сельской местности, а также – владельцы четырехцилиндровых импортных машин, те, чьи родители содействовали отказу от власти большинства, и те, кто, будучи настоятельно спрошены, с большей готовностью признали бы в себе духовность, а не религиозность. Доктора наук сбились в кучку, вполне отдельную от их менее маститых коллег. Республиканцы сидели слева, федералисты – справа. Европеоиды держались по преимуществу вместе, а монголоиды колледжа, где могли, заполняли лакуны – а сильно сбоку и поодаль сам по себе и занимая три пятых очень маленького стула сидел единственный штатный негроид[3]. В оживленном кафетерии все это было наполнено неким странным, хаотическим, вихрящимся смыслом – такую гармонию обнаруживаешь в пуантилистской карте выборов, если рассматривать ее издали. Однако несмотря на хаос, во всей этой сцене чувствовалось нечто успокоительное, покуда в пульсирующей толпе я не заметил примечательного отсутствия. Не хватало чего-то важного. Чего-то насущного и сущностного. Упущенье неисчислимых пропорций: где же преподаватели математики?
3
Иронически обыгрывается т.н. «компромисс трех пятых», достигнутый на Филадельфийском конвенте (25 мая – 17 сентября 1787 г.), созванном для пересмотра статей Конфедерации. Отдельные споры вызвал вопрос о том, как именно следует считать население штатов для распределения налогов и мест в Палате представителей. Участники конвента из южных рабовладельческих штатов настаивали на том, что при подсчетах следует учитывать всех жителей штатов, как свободных, так и рабов. Представители северных штатов выступали против, считая, что под населением штата следует понимать только свободных граждан. В итоге было достигнуто соглашение, получившее название «компромисса трех пятых»: южные штаты имели право при определении численности своего населения прибавить к количеству свободных граждан три пятых от общего числа рабов. Тем самым чернокожий раб по сути приравнивался к 3/5 белого человека. Компромисс трех пятых был непосредственно включен в текст новой конституции (статья 1, раздел 2, параграф 3).