– «Нашего парня»? Серьезно? – скривился Аттикус.
– А ты как хотел? Называй он тебя по имени, все бы поняли, что ему и правда не все равно. Для него и «наш парень» – большой шаг вперед. В первый год, когда тебя перебросили в Корею, он даже этого не спрашивал. Придет, бывало, к нам на ужин и ждет, пока я что-нибудь не расскажу. Если я вдруг молчу, сам не спрашивает, но и не уходит. Так и сидит – до десяти, до одиннадцати, до полуночи, если совсем уж прижмет. Волей-неволей приходилось переводить разговор на тебя. Прямо безумие какое-то. – Джордж покачал головой. – И о чем он там пишет?
– О маме. Пишет, что узнал, откуда она родом.
– Надо же, все никак не угомонится?
Дора, мама Аттикуса, родилась вне брака, братьев и сестер у нее не было. Отца она не знала, а мать запрещала о нем даже упоминать. Родные от матери отреклись, поэтому она редко про них вспоминала, и в итоге о родственниках с материнской стороны Доре тоже мало что было известно: только то, что они жили в Бруклине, а до этого – где-то в Новой Англии.
Монтроуз же знал своих предков до пятого колена, поэтому поклялся раскопать все, что можно, о семействе Доры. Поначалу, в период ухаживания, он задумывал это как доказательство любви; к рождению Аттикуса расследование стало личной одержимостью – и очередным поводом для ссор.
Аттикус помнил, как в детстве, лежа в постели, слушал родительские перебранки.
– Как это ты не хочешь знать? – говорил отец. – Твои корни – часть тебя самой. Как вообще можно жить без этого?
– Я знаю, что бывает, когда слишком копаешься в прошлом, – отвечала мама. – Ничего хорошего. Так зачем мне все это? Разве от знания бывает счастье?
– При чем тут счастье? Я говорю о внутренней гармонии. Это твое право… твой долг.
– Я не хочу. Забудь об этом, прошу.
Дора умерла, когда Аттикусу было семнадцать. В день похорон он видел, как отец копался в ее шкатулке. Монтроуз достал оттуда фотографию родителей матери Доры – единственный снимок, который у нее сохранился, – и вытащил из рамки, чтобы посмотреть, нет ли на обороте какой-нибудь подписи, какой-нибудь зацепки.
Он явно не ожидал, что Аттикус выхватит фотографию у него из рук.
– Положи! Забудь! Она ведь просила!
Монтроуз сперва оторопел, но быстро пришел в себя, причем ярости в нем было куда больше, чем у сына. От удара Аттикус упал на пол, а отец навис над ним и, весь багровый от гнева, проорал:
– Никогда – слышишь? – никогда не указывай мне, что делать!
– Угомонится он, как же, – ответил Аттикус на вопрос Джорджа. – Поэтому и хочу спросить… Ты говоришь, что он как-то странно себя ведет. Как ты думаешь, не свихнулся ли он? – И Аттикус зачитал вслух отрывок из письма, местами с трудом разбирая отцовский почерк: – «Я знаю, что ты, как и твоя мать, думаешь, будто пришлое – прошлое! – можно забыть. Нет. Это не так. Прошлое живое суш… живое существо, и оно твар… твое. После долгих поисков мне удалось найти кое-что проро… пра… про родителей твоей матери. Пришло время тебе стать последни… наследником и вернуть то, что тебе прочита… причитается по праву рождения».
– Стать наследником? – переспросил Джордж. – Это что, вроде завещания?
– Он не говорит прямо. Только то, что все как-то связано с тем местом, откуда якобы родом мамины предки. Дальше он пишет, мол, приезжай, и мы вместе отправимся туда, чтобы потребовать «причитающееся мне по праву».
– На записки сумасшедшего не похоже. Чересчур пафосно, не без этого, но…
– Я даже не про историю с наследством, а про место, куда он хочет, чтобы мы отправились. Это «страна Лавкрафта».
Джордж непонимающе воззрился на племянника.
– Аркхем, – сказал Аттикус. – Он пишет, что предки мамы родом из Аркхема, штат Массачусетс.
Аркхем: там жил Герберт Уэст, воскрешавший мертвых, там находился Мискатоникский университет, организовавший экспедицию в хребты безумия.
– Но ведь его не существует, так? То есть…
– Да, конечно. Лавкрафт, мне кажется, списал его с Салема, но сам город вымышленный… Дай-ка еще раз взгляну.
Аттикус протянул письмо, Джордж внимательно его рассмотрел, повертел в разные стороны, поднес поближе.
– Это «пэ», – сказал он, наконец.
– Чего?
– Тут написано «Арпхем» – через «пэ», – а не «Аркхем».
Аттикус встал, обошел диван и уставился на письмо из-за дяди.
– «Пэ»? Ты уверен?
– Ну.
– Да ладно. Тогда уж больше похоже на «эн»…
– Нет, определенно «пэ». Точно, Арпхем.