— Ну вот зачем, дружище Бернар?
Давясь от смеха, прохрипел заливающийся слезами Сальвадор.
— Мы с многоуважаемым Клодом уже решили, что тебя наверняка унес медведь, чтобы применить столь важную особу заместо сытного обеда.
— Ага, росомаха украл, предусмотрительно выбрав самого полезного из всей троицы, чтобы остальных потом легче было пустить на ужин.
Закатил глаза Шатильон, что только добавило накала чувств нашим героям. Они уже не скрывали своего геометрического хохота: долговязый великан Клод согнулся, держась за живот и трясясь всем телом, смешивая свой смех с каким-то раскатистым похрюкиванием. Сальвадор закрыл лицо руками и смахивал подкатывающие слезы.
Сам Бернар был красный как рак и, откинув голову назад, продолжал подкидывать топливо в полыхающий смехом костер, сам хохоча без остановки.
— Остановись, безжалостная машина юмора!
Умоляющим голосом, проглатывая слова и осекаясь от душащего его смеха, просипел Сальвадор.
— А что я, я уже остановился, вот сижу и никуда не двигаюсь.
Наиграно непонимающим голосом ответил француз. Эта фраза добила всех: Клод окончательно опустился в снег, обхватил живот руками и начал издавать какие-то неестественно булькающие звуки; Бернар откинулся на спину, распластавшись на льду подобно морской звезде. Он уже не смеялся, его нутро извергало странную пародию смеха, смешанного со стонами раненого буйвола. Самый стойкий Сальвадор, глядя на всю эту картину, не мог более держать себя в руках и кинулся к Бернару. Но оступился и растянулся на земле третьим.
Его лицо было облеплено снегом, но даже сквозь столь некомфортную для своего носителя маску можно было увидеть, что Монтеро находился на последней стадии безумного смеха. Жаль, что сию картину не запечатлел ни один столичный фотограф, лишив весь высший свет интересной зарисовки. К сожалению или к счастью, но на страницах парижских газет не появится ни одной фотографии, олицетворяющей валяющихся в таежном снегу троих смеющихся до боли в животе человек, двое из которых являлись почетнейшими членами столичных ассоциаций, а третий — богатейшим землевладельцем первого мира. По прошествии пяти минут три достойных мужа наконец смогли совладать со своими чувствами и подняться с холодного снега.
— Ух, ну Бернар, ну затейник…
Ели выговаривая слова и, пытаясь отдышаться, проговорил Клод.
— Ну что, фигурист, забирай рюкзак, снимай коньки и пойдём, Вилар укажет нам дорогу до ближайшего поселения.
Отряхиваясь от снега, произнес Сальвадор.
— Друзья, зачем же мне снимать коньки, если вы можете последовать моему примеру и надеть их.
Разводя руками, ответил Шатильон.
— Дорогой мой, у нас нет времени на увеселительные катания, нам нужно добраться до теплого очага раньше, чем наступит ночь.
Наставительно разъяснил Сальвадор. Бернар, нахохлившись — то ли от холода, то ли от досады — крутанулся на месте и, обращаясь к пилоту, спросил:
— Дружище Клод, напомни, пожалуйста, этому беспамятному мистеру — он кивнул на физика — в какую сторону нам предстоит двигаться?
Пожавший плечами Вилар повторил свой жест, недвусмысленно определяющий маршрут наших путешественников, как раз лежащий параллельно заснеженной реке.
— Ну вот!
Торжествуя, произнес француз.
— Раз нам все равно придётся двигаться в сторону гор, то зачем отказываться от увлекательной поездки по замерзшей реке? Мои быстроходные сапожки намного резвее домчат нас до нужного места.
С победным видом закончил фразу Шатильон, двигая коньками взад-вперёд так, что на месте, где он стоял, образовывались две бороздки, прорезанные в толще льда.
— Каким-каким ты меня назвал?
Со злой обидой в голосе процедил Сальвадор.
Наш ученый всегда проявлял большое уважение ко всем людям, включая самого себя, и не терпел, чтобы на него клеветали. На самом деле Монтеро обладал очень завидной памятью.