Один пловец, как ни был страх велик,
Мог различить недвижный смуглый лик,
Под шляпою, с нахмуренным челом,
И две руки, сложенные крестом.
Сальвадор прочел это небесное послание:
В неверный час, меж днем и темнотой,
Когда туман синеет над водой,
В час грешных дум, видений, тайн и дел,
Которых луч узреть бы не хотел,
А тьма укрыть, чья тень, чей образ там,
На берегу, склонивши взор к волнам,
Стоит вблизи нагбенного креста?
Он не живой. Но также не мечта:
Сей острый взгляд с возвышенным челом
И две руки, сложенные крестом.
Пред ним лепечут волны и бегут,
И вновь приходят, и о скалы бьют:
Как легкие ветрилы, облака
Над морем носятся издалека.
И вот глядит неведомая тень
На тот восток, где новый брезжит день;
Сей взор как трепет в сердце проникал
И тайные желанья узнавал,
Он тот же всё; и той же шляпой он,
Сопутницею жизни, осенен.
Но — посмотри — уж день блеснул в струях.
Призрака нет, всё пусто на скалах.
Нередко внемлет житель сих брегов
Чудесные рассказы рыбаков.
Когда гроза бунтует и шумит,
И блещет молния, и гром гремит,
Мгновенный луч нередко озарял
Печальну тень, стоящую меж скал.
Один пловец, как ни был страх велик,
Мог различить недвижный смуглый лик,
Под шляпою, с нахмуренным челом,
И две руки, сложенные крестом.
Глава 8 "Детальное Толкование"
(Предположения, цирковое представление, глас оракула, за чашкой чая)
Стихотворение поразило всех. Ошарашенные друзья немо пялились на спрятанную картину и пытались понять ее скрытый смысл.
— А что, если это тайное послание…
Первым нарушив молчания, задумчиво протянул картограф.
— Андерсен, не стоит произносить такое вслух, ты позоришь наши ученые имена на весь фьорд.
Поджав губы, отозвался Сальвадор.
— Наверняка это просто…
— А что, если Геральд прав!
Вдруг вмешался Бернар.
— Да вы что, сговорились что ли?
Нахмурившись, цыкнул Монтеро.
— Ну какое это тайное послание? Просто красивое описание красивой картины.
— Ежели так, то зачем ее за шкаф вешать?
Вопросил Бернар, подняв брови и выкатив глаза.
Физик не нашёлся, что ответить.
С минуту подумав, наследный лорд вскинул палец к потолку и быстро-быстро начал бормотать:
— Да, это точно что-то значит! Непросто так Симард спрятал эту картину! Он знал, что Геральд будет вести с нами беседу. Из этого следует, что мистер Андерсон точно вернется в особняк, в котором забыл свои инструменты. Потом, когда он будет демонстрировать нам свои карты и книги Вильяма, он вспомнит про оставленные в этих стенах циркули и секстанты. После недолгих поисков он обнаружит их на полках этого шкафа. В момент извлечения приборов с полок он и наследник (то бишь я) увидят странное полотно, скрытое за дряхлым шкафом. Отодвинув тяжелую мебель, они увидят картину и прочтут строки стихотворения! Все сходится! И зашедшие в тупик обсуждения грядущего путешествия сразу получат некое дополнение!
Договорив это, Бернар вновь замер. Пораженные ученые с распахнутыми ртами взирали на Шатильона, застывшего с поднятым пальцем. Его глаза бегали, будто читали невидимую книгу, лоб нахмурился, брови съехались, а рот скривился в странном подобии ухмылки.
— Что-что ты сейчас сказал?
Изумленно проблеял опешивший картограф.
Но Бернар его не слышал, он был слишком напряжён своим раздумьем. Сие размышление не продлилось долго, и уже через пару секунд француз вскочил на бильярдный стол, схватив несколько костяных шаров, начал жонглировать ими, и…
И напевать развесёлую песенку, которую, по всей видимости, только что сочинил:
"Нас холод ждет или прибой,
Тяжелый путь в дали морской —
В глуши морозной и чужой.
Но нам и это не впервой,
Ведь нам доверено судьбой
Найти страну, прервать ее покой!"
— Да что черт побери происходит…
Продолжал тихо блеять Андерсен, подбирая с пола отпавшую челюсть.
— Он стоит на дорогущем бильярдном столе и жонглирует дорогущими бильярдными шарами.
Флегматично констатировал Сальвадор.
— К тому же еще и поет.
Поперхнувшийся от такого объяснения Геральд сполз на пол, сгреб свои приборы и уткнул лицо в большую книгу. Не выдержала тонкая душа картографа такого накала безудержного веселья…
А циркач уже отбросил загрякавшие по полу шары и, сев на зеленое покрытые бильярда, поджал под себя ноги.
— Здесь все очевидно!