Итак, в канун столичного переполоха было принято, как это всегда бывало у Сальвадора, окончательное и бесповоротное решение. Lата и время отбытия испанцу были неизвестны, но только до очередного телефонного звонка, произошедшего все тем же вечером. После того, как из трубки вновь стали доноситься лишь долгие гудки, Сальвадор, помедлив с минуту, встал и направился к платяному шкафу, откуда начал доставать теплую зимнюю одежду и обувь.
А мы, не будем отвлекать ученого, так скоро решившего сменить свое темное пальто на что-то более зимнее, и отправимся туда, на ту сторону провода. Бернар этим вечером тоже не сидел сложа руки. После получения извещения о вступлении в права наследства любитель приключений все время ломал голову над выбором варианта перемещения его и его друга в унаследованное канадское поместье. Путешествие по морю никак не подходило для нетерпеливой натуры француза, ведь заняло бы немалое время, а этого Бернар допустить не мог. Именно поэтому Шатильон обратился к своему хорошему товарищу, состоящему во французском авиаклубе и являющемуся передовым конструктором и испытателем.
Это может показаться странным, но у вечно веселого Бернара было приличное число знакомых, которые являлись далеко не последними личностями на этом свете. Объяснялось это просто: Шатильон хоть и обладал взбалмошным характером, но разгульным его образ жизни назвать было нельзя. Он любил общаться с умными людьми, разбавляя официальный тон шутками и двусмысленными высказываниями, что, почему-то, очень подкупало его уважаемых собеседников. Практически все, за исключением совершенно непробиваемых зануд, отзывались о нашем французе хорошо и всегда были не против подобного рода общения. Тот вечер не стал исключением из этого правила, и друг Бернара, оставшийся допоздна в стенах клуба, радушно принял Шатильона и выслушал его вопрос. Беседа проходила в громадном зале, большую часть которого занимал грузный и очень длинный стол, напоминающий возведенный в абсолют стол переговоров. Вся его поверхность была завалена столькими кипами чертежей и разных набросков, что, собравшись в одном месте, они вполне могли бы занять объем небольшой комнатки. Чертежи, схемы, эскизы, технические рисунки и прочие очень важные для авиаконструкторов атрибуты, состоящие из многочисленных линеек, карандашей, циркулей и прочих замысловатых, понятных только посвящённым предметов, находились буквально повсюду. Все стены были уставлены шкафами, полки которых ломились от обилия бумаг, тубусов и разного рода книг. Свободное пространство стен было использовано по максимуму: не осталось ни одного места, где бы не висел хотя бы один плакат, иллюстрирующий строение крыла или авиационного винта. Если бы не ряд электрических ламп на потолке, то и он, скорее всего, был бы полностью увешан всяческими наработками авиаклуба.
Диалог проходил в очень странной форме: Бернар с удивлением разглядывал диковинки этого места, а его собеседник — высокий сухенький человек, согнувшийся так, что был совершенно не отличим от вопросительного знака, — резвой прыгающей походкой обегал громадный стол кругами, все время роясь в кипах бумаг и доставая нужные чертежи. Речь француза была отвлеченной, хоть и достаточно уверенной для человека, глубоко ошеломленного этим бумажным миром. Мужчина, с которым разговаривал наш де Шатильон, тоже не отличался полным присутствием в беседе, постоянно отвлекаясь на разбор чертежей. Он произносил столько слов, сколько того требовало поддержание беседы, и не звука более. Сразу было видно, что этому смуглому верзиле совершенно не до пустых разговоров. Так продолжалось до момента, пока француз неожиданно для собеседника не поинтересовался о планах авиаклуба в ближайшее время проводить экспериментальные перелеты, скажем, например, в Колумбию или Бангкок. После этого в зале повисла гробовая тишина, через несколько секунд прерванная громким возгласом авиатора.
Наблюдая за похождением Бернара, я совсем позабыл представить читателю друга нашего француза, который так ярко отреагировал на вопрос невинно топчущегося практически в дверях новоиспечённого европейского миллионера. Клод Вилар был одним из известнейших людей не только Парижа, но и всей Франции. Почётный член авиаклуба являлся гениальным изобретателем, слава о котором гуляла по всей Европе. С его мнением считались все столичные авиакомпании, за его совет многое были готовы заплатить конкуренты. Но Клод был истинным патриотом и использовал свой острый ум и умелые руки только на благо своей родины. Кроме того, что Вилар был гениальным конструктором-новатором, этот человек являлся и бесстрашный летчиком-испытателем, лично обкатывающим агрегаты собственного конструирования. С ним Бернар познакомился еще до столь блистательной карьеры, которую Клод начал совсем молодым. Он с самого детства мечтал покорить небо, но из-за того, что его родители были очень бедны, мальчик не мог поступить в летное училище, вследствие чего и пообещал себе построить свой самолет, на котором ему удастся облететь весь мир. Да, Вилар до сих пор не исполнил свою клятву, но смог приблизиться к ней, как никто другой из ныне живущих. Ведь самолет именно его конструкции смог преодолеть Атлантику. Да уж, каких-нибудь пятнадцать лет назад никто и помыслить не мог, что мальчик, днями напролёт пропадающий в библиотеках и что-то старательно перечерчивающий на старые газетные листы, используемые за неимением денег на бумагу, превратится в светило конструкторской мысли.