Серёга не шевелился. На Манюнина он и не смотрел.
– Горячев, морда, Горячев! Чего проще-то?! Сдал его – и катись!
– Вдоль забора колесом… – пробормотал Серёга.
Манюнин на это разозлился.
– Оговариваешься, морда?! Не понимаешь ты добра, не понимаешь. Какой тебе глазик-то выковырнуть, левый или правый? – он ткнул Серёгу острием заточки в щеку. – Где Горячев, сучонок?! Где он сховался?!
Серёга спрятал лицо в колени и закрыл голову локтем.
Но Манюнин, почему-то, бить его не стал. Серёга услышал, как он, хрустнув коленями, встал, бросил звякнувшую заточку на стол и отошел к двери, скрипнул ею, выглянул.
– Иванцов! – сказал он громко в коридор. – Сделай мне двадцать два.
– Понял, сделать двадцать два, – с готовностью отозвался далёкий Иванцов. Серёга узнал по голосу давешнего очкастого парня.
Манюнин вернулся в угол к Серёге, отцепил его руку от батареи и толкнул в ухо коленом.
– Оденься, Паслёнов, – приказал он. – Затрахал тут яйцами светить.
Значит, гуманитарные трусы подвели таки Серёгу. Но это, уж точно, была самая маленькая из его неприятностей.
Серёга дополз на коленях до своей одежды, подтянул ее, кое-как нацепил рубашку, запутавшись в рукавах. Потом встал, продел ноги в штанины. Удивился, увидев на ногах кеды. Голова слегка кружилась, поэтому Серёга придерживался за табуретку.
В дверь стукнули и голос Иванцова сказал официальным тоном:
– Товарищ следователь, вас вызывает начальник отделения, старший майор Ресин.
– Иду, – заспешил Манюнин, собирая со стола бумаги. – Посиди у меня пока, Паслёнов, соберись с мыслями.
И он вышел из кабинета, затопал по коридору. Дверь он прикрыл неплотно, поэтому шаги были хорошо слышны. Иванцов, похоже, тоже ушел с ним. Серёга, как велели, сел на табуретку, спрятал ладони между коленей и стал собираться с мыслями. В мыслях ничего другого, кроме как "от восьми до пятнадцати" не обнаружилось.
Дверь скрипнула от сквозняка.
Тогда Серёга встал, забрал со стола следователя заточку, затем, неслышно ступая резиновыми кедами, подошел к двери. В коридоре было тихо. Серёга выглянул – ни души. Выставив заточку вперед, Серёга ринулся по коридору в том направлении, в котором, как он полагал, была входная дверь. Проскочив застеклённую каморку дежурного – там никого не было – Серёга шарахнулся влево, увидел свет дня в дверном проёме, скатился по ступенькам, вылетел на улицу. Солнце брызнуло в глаза, искупало его в тёплых лучах, ветерок по-домашнему пахнул Лысенкой. По улице шли люди, на Серёгу, замершего с заточкой в руке, никакого внимания не обращали. Всё было замечательно.
Серёга спрыгнул с крыльца Прибытковского отделения, метнулся влево, побежал под деревьями, через улицу, знакомым путём во дворы, держа заточку на отлёте, прохладную и узкую, как Крысина ладошка. Никто за ним не гнался. За магазином "Мебель республики Беларусь" Серёга, чтобы не привлекать внимания, перешел на быстрый шаг. Идёт себе человек и идёт. С заточкой в руке. Торопится. По хорошему делу торопится. Заявление подавать, например. Ага, заявление в Управление Семьи и Материнства, хорошее такое заявление, серьёзное, на семь лет совместной жизни с гражданкой Евгенией Серёгиной, подпольная кличка Крыса.
От этой приятной мысли Серёга даже засмеялся. Но на него стали оглядываться, и Серёга, проглотив смех, заспешил через улицу.
За забором парка Серёга присел на траву – отдышаться. Только два дня как он тут впервые сказал свободу-народу, только два дня, как познакомился за ногу с Крысой. А как год прошел. Жизнь в городе летит-катится, как камень с обрыва в речку! Суматоха! Но – интересная суматоха. Никогда Серёга так не жил, чтобы полной грудью. В сарае всё прятался, условно говоря. Друзей иметь – и не мечтал. А теперь – эва! Целый свет друзей и врагов! Хорошо-то как!
Серёга закопал заточку в землю, заровнял сверху ладонью и встал. Башню-общежитие было уже видно за деревьями. Надо идти, надо предупредить Санди, что его мобилы ищут.
Возле трансформаторной будки Серёгу перехватил Макс. Был он одет непривычно – вместо кожаных штанов и черной майки имел на себе костюмные брюки и белую рубашку. Серёга его даже и не узнал сразу. Макс был встревожен.
– Мобилы приезжали, – зашептал он. – Искали Санди, про тебя спрашивали. Улитку забрали, хотя он только из деревни приехал, вообще ни при чем. Он их матом послал, его и замели. Чума, в общем. К нам не пройти, если что.
– А Крыса?! – забеспокоился Серёга. – Крысу тоже… того… заимели?
– Обломилось им! – хмыкнул Макс. – Санди с Крысой на конспиративной точке отсиживаются. Мобилам их нипочём не найти, если что. А завтра мобилам вообще не до того будет. Санди новую акцию планирует, окончательную! Удар слева! Хук справа! И под дых!
И Макс победно взмахнул кулаком перед Серёгиным носом. Чуть не задел даже.
– Завтра всё кончится, брат! Хана нацболам, Санди обещал! Победа!
– Что обещал?! Что будет-то?!
– Тайна, брат, даже я не в курсе. Конспирация! Ждём до завтра.
– А где ждём-то?
– Засада, брат, – озаботился Макс. – Надо тебя на ночь где-нибудь устроить в безопасном месте. Я бы тебя отвёл на конспиративную точку, но не имею права ее раскрывать. Партийный закон. Давай так: ты ждёшь здесь, а я слетаю, спрошу Санди. Он что-нибудь обязательно придумает.
Так что, Серёга остался ждать, а Макс утопал во дворы, возбужденно размахивая руками, и то и дело нанося воображаемым врагам удары слева, справа и под дых. Серёга отошел поглубже под деревья, присел за кустами. Потянулись минуты.
Где-то далеко, в парке, подала голос птица удод. Худо тут, – кричала она тоскливо, – худо тут! Подожди до завтра, – посоветовал ей Серёга. – Санди обещал. А этот раз обещал, значит – выполнит.
В конце улицы проехала белая патрульная машина, Серёга тут же лёг животом на землю. Но ничего плохого не случилось, пронесло. Сердце только очень застучало, а так – ничего. Привык уже почти.
Через какое-то время Серёга услышал осторожный свист, и поначалу подумал, что это тоже какая-нибудь птица вдруг запела. Но это был, неожиданно, сам Санди. Серёга тоже посвистел из кустов. Санди перебежал дорогу, перепрыгнул кусты, ловко приземлился на четвереньки, залёг рядом с Серёгой.
Санди был взвинчен и весел, как после бутылки неразбавленной Амареты.
– Цыган, дружбан, – громко зашептал он. – Я не усидел, я должен был, я пришел тебе сказать персональное анархистское спасибо! Ты молоток, брат! Я тобой любовался, как ты подпалил этих гадов, ты был бесподобен, ты был как Прометей! Фух! – и всё горит, нацболы бегают, дети визжат, мобилы визжат, паника в борделе!
Санди захихикал, потом перекатился на бок и хлопнул Серёгу по спине. Серёга, довольный, засмущался.
– Сегодня это, а завтра, – фонтанировал Санди, – а завтра мы нанесём им удар, от которого они уже не оправятся – удар "коитус мортум"!
– Какой удар?! – не понял Серёга.
– Смертельный! – Санди завалился на спину и мечтательно сощурился в небеса. – Завтра, завтра! Мы увидим приход Анархии! Мы ввергнем мир в пучину очистительного хаоса! Ты и я! Ты принёс нам счастье, Цыган, братуха, дорогой мой! Ты появился – и всё завертелось! Ты счастливый Чебурах, ты наш талисман! Мы поставим тебе памятник на главной площади Лимонова!
– Ой, да ладно, не надо. Я и без памятника…
– Это честь для тебя, брат, это твой долг – памятник. Не отказывайся! Это для народа, как символ его свободы, аллегория Анархии!
– А что будет-то? Что за акция?
– О-о! – Санди звонко постучал себя по лбу костяшками пальцев. – Гениальная разработка! Верблюд и рак танцуют краковяк! Сейчас расскажу. За мной!
Санди вскочил на ноги, махнул Серёге и они, пригибаясь, побежали через улицу. Санди даже вилял на бегу, как будто в него уже стреляли. За углом снова выпрямились и пошли не спеша, солидно, словно возвращающиеся с завода домой работяги.