— Да шёл бы ты в дупу! — срывается майор, применяя для выразительности нецензурное польское слово. — Хочешь сказать, что я дерьмо купил?
— Отнюдь... — профессорским тоном обрывает взбешённого майора эксперт.
— А по гребальнику не хочешь? «Отнюдь-матнюдь»...
— Знаешь, Витёк, если желаешь иметь нормальный звуковой выход — купи ламповый усилитель.
Наконец майор Белоусов, уличив профессора в некомпетентности, истекая желчью, переходит в наступление.
— Ты, груз`ило! Ты хоть знаешь, что лампы — это каменный век? Ты что, не слышал, как наш стоваттный усилок хрипел? Брежнева от Суслова отличить нельзя.
Герман, наливаясь краской, молчит. Владельцы «Шарпов», «Соников» и «Панасоников» постепенно берут сторону майора. В воздухе запахло скандалом.
— Олег! — командует майор. — Беги за Пидорюгой, пусть он эту Софью Ковалевскую уроет.
Через пять минут возвращается Филимонов с радистом.
— Мужики, да что вы все кипятитесь? — войдя в курс дела, успокаивает собрание Колосков. — В музыке что главное — чтоб орало погромче и не шипело, как жена до зарплаты!
— Вот, умник, учись, как с народом общаться надо, — расцветает майор Белоусов. — А моя «Вилка» орёт — будь здоров, репин «Шарп» и рядом не валялся.
Постепенно страсти утихают. «Каскадёры», разогретые спорами о прекрасном, включают аппаратуру и начинают друг у друга переписывать музыкальные записи. В палатке, как в хлеву, стоит сплошной рёв.
Герман понуро подходит то к одному, то к другому офицеру, но друзья, пряча взгляд, уходят от общения. Герман в печали отправляется бесцельно бродить по Самархелю. Проходя мимо дома партийного советника Волина, он останавливается. Из раскрытого окна доносится странный разговор, заглушаемый взрывами хохота. «У меня люди. Оркестр. Пятнадцать человек живых людей. Они могут убить, зарезать любого... Маня, прошу (гомерический хохот)». Герман догадывается, что это вещает музыкальный центр Волина «Шарп — три пятёрки». Он напряжённо вслушивается в миниатюры неизвестного ему юмориста. «Гера, заходи! — зовёт Олег Семёнович. — Послушай Жванецкого. Почище Райкина будет». Молодой человек, не ожидая второго приглашения, входит в дом. На столе помимо «Шарпа» — початая бутылка водки, две стопки и нехитрая снедь с царь-рыбой посредине. «Угощайся селёдочкой, Гера», — приглашает Волин, доставая третью стопку. Кассету перематывают в начало записи. Гость, так и не притронувшись к стопке, заливается смехом с первых же слов молодого Жванецкого.
Домой он возвращается с переписанными у советников миниатюрами Жванецкого и еврейскими анекдотами. В голове крутятся запомнившиеся фразы: «...Папа, ты какаешь? Какаю, какаю... Ну, слава Богу!.. Антисемит, начальник отдела кадров: Фамилия! — Рабинович». — Герман улыбается, предвкушая реакцию своих товарищей, а в голове всё вертится: «...Что тебе дают в тюрьме? — Чёрный хлеб и воду... — Поц! Ты не мог этого есть дома?»
Действительно, новые кассеты полностью реабилитируют Германа. По третьему разу, на бис, крутится Жванецкий. «Каскадёры», утирая слёзы, трясутся от смеха. Анекдоты и миниатюры немедленно тиражируются, но вдруг Володя Малышкин кричит: «Стоп, мужики, стоп! Слышите, Пидорюга все записи загадил своей морзянкой». «Каскадёры» прислушиваются. Действительно, еврейские анекдоты насквозь прострочены точками и тире. «Репа, беги к нему, скажи, чтобы вырубил свою радиостанцию, работать не даёт», — отсылает Крестов Вовку Конюшова. Морзянка не прекращается, зато в открытую всем ветрам палатку врывается разъярённый Пидорюга. «Вы что, мужики, творите? Я же шифром работаю! — кричит он с порога. — Запись радиообмена запрещена!» Вдруг в углу палатки забился в истерике Олег Филимонов: «...Мадам Алешкис с тётей Ёсей... мадам Алешкис с тётей Ёсей...» — в припадке безудержного смеха повторял колоритную фразу из анекдота главный стратег отряда «Тибет».
— Что это он? — пугливо озираясь на Олега, спросил Колосков.
— Евреи достали, — пояснил Герман.
— А-а-а, это они могут, — так и не врубаясь в подтекст, согласился радист.
Вскоре уснувшего от подношений Пидорюгу отнесли в радиоцентр, а студия звукозаписи продолжила работу.
Вечером под брезентовый навес первой группы заглянул капитан Гаджиев. Пройдя сбоку между кроватями Крестова и Ляховского, он картинно облокотился на висящую каску и театральным голосом пропел: «К нам едет ре-ви-зор!» «Как ревизор?» — подыгрывая начальству, попытался продолжить репризу Герман, но, получив от Крестова подзатыльник, мигом заткнулся.
— Кто там к тебе едет, Муса? — строго взглянув на фигляра, спросил Крестов.