— Великолепно! — искренне восхитился высокий и худой инспектор.
— Да, недурно, — несколько сдержанно подтвердил полный коротышка.
— Представляю нашего художника, капитана Потскоптенко, — широким жестом обозначил местонахождение баталиста полковник Стрельцов.
Герман скрестил на груди руки и, не выпуская изо рта карандаш, лукавым взглядом окинул лица гостей.
— А портрет моей жены нарисовать можете? — полюбопытствовал худой и высокий.
— В бигудях и домашних тапочках, — добавил толстяк.
Довольное шуткой начальство оскаливается в улыбках. Стрельцов незаметно подмигивает художнику.
— Дадите фотографию — завтра будет портрет, — с чувством собственного достоинства цедит сквозь зубы Герман.
— А что мы тут все стоим, пойдёмте, продолжим, — оторвав взгляд от свободно парящей в воздухе головы партизана, предлагает полковник. — Герман, и ты с нами!
В командирской палатке орудует капитан Гаджиев. Заметив прибавление в гостях, шустрый капитан лёгким движением опрокидывает бутылку коньяка над новой рюмкой.
— Иса Мурадович, я же не пью, — отказывается Герман.
— Тогда пивка?
— Пивка можно.
У стола хозяева и гости заспорили — кому сесть в единственное кресло, подаренное полковнику Стрельцову сотрудниками ХАДа. Наконец, почётное место занял худой и длинный, вытянув ноги далеко под столом. Вновь наполнили рюмки. Гаджиев, исполняя роль тамады, закрутил витиеватый тост, из которого он никак не мог выпутаться. В итоге, связав конец с серединой и частично состыковав с началом, капитан разразился: «...и тогда сказал великий мудрец: так выпьем же за то, чтобы мы всегда прислушивались в споре к мнению другого человека, даже если он ишак!»
Герман встал. За ним потянулись гости. Длинный никак не мог вылезти из кресла и всё скрёб ногами под столом, пока тамада не подал ему руку. «Я, пожалуй, пересяду», — сказал он, опрокинув рюмку и уступая место толстяку. «А мне бы проветриться», — изъявил желание толстяк, направляясь к выходу. «Налево — по тропинке...» — крикнул в темноту полковник Стрельцов.
Герман цедил пиво, когда инспектор вернулся.
— Ну, вы и шикарно живёте! — радостно сообщил толстяк. — Не туалет, а царский трон, и никакого запаха!
— Стараемся, — скромно ответил Стрельцов. — Туалет — он как душа, всегда должен быть чистым.
— Вот и я про то. И бумаги кругом — сколько хочешь, — дополнил свои впечатления толстяк.
Герман чуть позже тоже захотел облегчиться. Спросив разрешения, он пошёл в недавно вычищенный солдатами «дом скорби». Выравнивая давление после двух бутылок пива, он посветил вокруг фонариком, но никаких залежей бумаги, обнаруженной толстяком, не заметил. «Странно, — подумал Герман, — и запах, вроде как, есть. Льстил, что ли, толстяк...»
На обратном пути Герман зашёл в свою палатку. Офицеры драили автоматы и рассовывали по карманам гранаты.
— Ну и когда? — спросил вошедший.
— Через двадцать минут начинаем, — ответил Крестов. — Ты их всех уводи к городку, пусть у советников схоронятся. Поди, твой Волин первый подмоги попросит. Вот через неделю боеприпасы и получим. А ты иди, давай возвращайся, пока не хватились.
Герман послушно вернулся в командирскую палатку. Толстяк играл на гитаре, вальяжно откинувшись в кресле, и пел довольно приятным голосом:
Компания дружно аплодировала, требуя продолжения. Герману начинало всё это нравиться. Исполненный самых дружеских чувств, он напомнил худому о фотографии его жены. «Секунду!» — ответил худой и полез в свой чемодан. Толстяк вдохновенно пел следующую песню, чеканя каждое слово: