Ещё двое суток «каскадёры» катались на броне, спешивались, шли по пыльным тропам, падали в грязь при обстрелах, снова шли, «мочили духов», ели, пили, голодали, мучались жаждой, снимали со своих лиц обгоревшую кожу, смазывали зелёнкой лопнувшие мозоли.
Но всему приходит конец. В конце третьих суток войны рокочущая колонна спускалась с гор в молочном облаке пыли. Сидящие на броне бэтээра «каскадёры» напоминали грязные гипсовые фигуры заброшенного парка культуры и отдыха. Ехали молча. Бледный диск солнца с трудом угадывался сквозь вздыбленную пелену поднятой в воздух глины. Красными воспалёнными глазами офицеры смотрели по сторонам в надежде увидеть знакомые ориентиры. Трудяга Репа отматывал последние полоски туалетной бумаги. Скоро замелькали глинобитные дувалы, а ещё через несколько минут их бэтээр нырнул во влажную тишину вечернего Самархеля.
Выстрел — как итог сомнений
Вернувшихся встречали как героев-«челюскинцев». Сразу после душа — праздничный стол. Отдельно для Германа подогрели водку. Оживлённый шум, забористые тосты и песни под гитару не смолкали до первых звёзд.
Измотанный Герман, не раздеваясь, лёг на кровать. В голове закрутилась вереница эпизодов последних трёх дней.
— О чём думаешь? — прервал его блуждания по закоулкам памяти капитан Репа.
— Так просто... Скажи, Репа, ты видишь в этом хоть какой-то смысл?
— Ты о чём?
— О нашей операции... Вот хочу понять, будет ли от неё польза?
— Польза? Ну а как же, — ответил товарищ, разбирая пистолет, — непременно будет. Народная власть закрепится ещё в двух уездах. Дети пойдут в школу, вместо мака начнут сажать пшеницу...
— Ты что, правда так думаешь?
— Правда.
— А оно им нужно? — не унимался Герман.
— Что «оно»?
— Ну, школы эти, пшеница с маком, родильные дома с гинекологами, — упрямился он. — Ты что, не видишь, им же до лампочки всё, что нам близко. Они не слушают нашу музыку, смотрят только индийские фильмы...
— Погоди, Гера, ты, значит, считаешь, что мы сюда зря пришли? — втягивался в дискуссию Репа, проверяя на свет чистоту нарезки ствола пистолета.
— Я не знаю, я только пытаюсь понять.
— А я считаю, — очнулся после минутной паузы Конюшов, — там, в Москве, есть кому за нас думать. — Он привычно надел на ствол возвратную пружину и стал прилаживать затвор.
За диалогом уже несколько минут наблюдал лежащий на кровати Володя Малышкин. Он даже отложил томик Сомерсета Моэма и шарил под подушкой в поисках своего портсигара.
— Николаич, ты кругом не прав! — внезапно вмешался Малышкин, затягиваясь «Примой». — На войне исполняют приказы, а думают только над тем, как этот приказ лучше исполнить.
— Я понимаю, — стал оправдываться Герман. — Но думать в промежутке между исполнениями приказов я же имею право.
— Имеешь! Но только на отвлечённые от войны темы, — поучительно заметил Малышкин. — Думай о бабах, о цветном телевизоре, о футболе, наконец...
— Об этом не умею...
Малышкин откинулся на высоко поднятую подушку, всем своим видом показывая бесполезность общения с этим непутёвым офицером.
— Ладно, Вовка, я согласен, — примирительно сказал Герман. — У войны свои законы, только... только к зиме выбьют всю эту народную власть из освобождённых нами волостей. И что тогда? Вон, Крестов второй раз в Тура-Буру собрался. И полгода не прошло, как «духи» укрепрайон восстановили.
— А Крест нас с собой возьмёт? — оживился Репа, вынимая магазин из собранного пистолета.
— Если Малышкин не заложит, что я тут...
Но закончить фразу Герман не успел. Оглушительно грохнул выстрел. Магазин с патронами звонко ударился о спинку кровати, следом прогремел упавший на пол пистолет Макарова. Мгновенно запахло порохом. Минуту длилось всеобщее оцепенение.
— Репа! — подал голос Малышкин. — Ты опять?
— Я не хотел... Я не знаю, как получилось... патрон в патроннике...
— А почему в меня?
— Володя, прости... Я магазин вынул, хотел только контрольный спуск... а он...
Малышкин медленно, словно нехотя, встал с кровати и откинул подушку. Пуля прошла через край наволочки и прошила старинный портсигар по диагонали. Хозяин антиквариата открыл его дрожащими руками. Шеренга сигарет «Прима» документально запечатлела пролёт шести грамм металла от угла до угла. Серебряный барельеф Сталина не пострадал.