— Нафар — это афганца так звали? — полюбопытствовал гуманист Слава.
— Славка, заткнись, не перебивай, — зашипел Легостаев.
— Нет, нафар — это по-ихнему «человек»...
— Так это ты — человека... значит, того!?.. — в ужасе отшатнулся Славка.
Лицо Дымова перекосила досада. Герман и Генка угрожающе зашипели.
— Там людей не осталось, — взяв себя в руки, оправдывался ветеран, — одни д`ухи!
— А эти кто такие? — не унимался сентиментальный коллега.
— Враги! — обиженно выдохнул рассказчик. — «Душманы» по-ихнему. Духи, понимаешь! Духи!.. — И, уже запутавшись в собственных объяснениях, добавил: — Мы их «духами» для краткости... понял?
— Понял... а что тут не понять, — расслабился Славка.
— Ладно, ладно, дальше давай, — скорчив презрительную гримасу в адрес бестолкового гуманиста, ободрил рассказчика обладатель «фирменной» пряди. — И что, как нафара с дверью снесло, ты сразу под диван?
— Ну да! А куда ещё? Наши-то сразу две «мухи» разрядили по комнате. Один — промах: в стену угодило, а когда второй выстрел рванул, я уже под диваном лежал. Слух потерял сразу. Ору во всю глотку — свои, мол, свои! А голоса не слышу. Так до конца боя и пролежал под диваном. Вроде, не зря — завалил с десяток «зелёных»...
Взволнованные услышанным, опера разом закурили. Дым слоёным пирогом висел над молодыми людьми. Все молчали. Умолк даже сетевой радиоприёмник, завершив прелюдию к «Послеполуденному отдыху фавна» Дебюсси. Было слышно, как тикали настольные, каслинского литья часы со скульптурным изображением коня на водопое. Юрка Дымов стекленел, упёршись глазами в облупленного двуглавого орла своего старинного сейфа. С лёгким шелестом на застеленный газетами стол опадал пепел болгарских сигарет. Наконец возникшей паузой воспользовался неугомонный радиоприёмник: «Коллектив детского сада номер пятнадцать Октябрьского района, — изрёк эбонитовый ящик, — поздравляет своего бессменного директора Вегенер Любовь Карловну с сорокапятилетием и просит исполнить для неё...»
— «Реквием» Моцарта, — предопределяя желание коллектива детского сада, влез в поздравления Легостаев.
— ...«Полёт шмеля» Римского-Корсакова, — закончил предложение слащавый дикторский голос.
— Ну что за дичь! Никогда не поверю, что воспитатели детского сада вообще смогут отличить Римского от Корсакова! — возмутился Генка.
— Оставь ящик в покое, пусть себе бухтит, — урезонил его Герман. — Лишь бы нас из коридора не было слышно. — И, повернувшись к Юрке: — Наших-то много полегло?
Дымов продолжал молча глядеть на двуглавого орла.
— Потери были большие? — по-новому отформатировал вопрос Герман.
— Не буду я... — хрипло отозвался Юрка, — ...не буду...
— Ладно, ладно, нельзя — так нельзя, — стушевался автор некорректного вопроса.
По лицу его товарища рывками катилась слеза. Юрка упрямо смотрел на железный шкаф и еле заметно подёргивал губами.
— Хорош, Гера, кончай допрос, — попытался вырулить из щекотливой ситуации Генка и, обращаясь к молодому ветерану, предложил: — Ты бы хоть орден показал!
Юрка молча встал, нетвёрдо прошёл к сейфу и минуту хрустел в его старческом чреве двумя огромными ключами. Потом, чуть отворив бронированную дверь, залез рукой на верхнюю полку и вытащил небольшую картонную коробочку с номером.
— Вот... — выдавил он, передавая невзрачный предмет красавцу Легостаеву.
Тот с благоговением открыл крышку и двумя пальцами извлёк орден.
— «Красная Звезда»! — восхищённо произнёс он.
— Дай подержать, — потянулся к награде Герман. — Да, красота!.. Ого, а тяжёлый какой!
Потом «Звезда» перекочевала в руки Затулину, который даже не стал комментировать свои впечатления, а быстро свинтил крепёжную шайбу и начал примерять орден к нагрудному карману своего пиджака.
— Будет уже... отдай, пока не сломал... — очнулся орденоносец, незаметно убирая тыльной стороной ладони предательскую влагу. — Заработай сперва, а потом уж дырки крути!
— Да, Славка, вертай все взад, обмыть ещё надо! — поддержал друга Герман.
— Я уже раз десять обмывал... — начал было Юрка.
— Вот и я говорю, давай в одиннадцатый раз обмоем, — дорезая докторскую колбасу, добавил Генка. — Не пропадать же добру.
И он широким жестом, словно приглашая к танцу, обвёл рукой праздничный стол. Нельзя сказать, что молодёжь переусердствовала в сервировке, однако на трёх газетах «Советская Сибирь», покрывавших резной антикварный стол, лежали четыре картофелины в мундире, колбаса, вскрытая банка тушёнки, две луковицы и полбуханки хлеба. На краю, поодаль от мужских разносолов, стояла запечатанная картонная коробка внушительных размеров без каких-либо опознавательных знаков.