Алайский базар
За два года, что здесь не был Герман, главный рынок Ташкента — Алайский — мало чем изменился. Голодному молодому человеку вдруг подумалось, что этот суетливый многоголосый торговый организм живёт и всегда жил по своим законам и ему было мало дела до того, чья сейчас власть, кто теперь правит этим древним городом — эмир или первый секретарь.
Проходя между рядов к заветной точке общепита, Герман, словно магнит опилки, притягивал внимание торгового люда. Седобородые аксакалы свешивались через прилавок, воздевали руки к ароматным зимним дыням, висевшим на перевязях у палаток, на глазах ломали спелые гранаты, демонстрируя почти фиолетовое нутро южного фрукта. Враз повеселевший командировочный постоянно прикладывал руку к сердцу и слегка наклонялся, демонстрируя знание восточного этикета. Это ещё более распаляло продавцов, которые галдели все разом и вот-вот готовы были устроить ему овацию. В последний момент один из них всё же успел всунуть растаявшему от тёплой встречи покупателю спелый персик, который он буквально высосал перед входом в резную дверь с нехитрой вывеской «Чойхона». Омыв под тонкой струйкой латунного крана руки, Герман вошёл в тёплую влажную темноту заведения, больше похожего на средневековую харчевню.
Под немногочисленными тусклыми лампадами, засиженными мухами, восседала полурота стариков хоттабычей, примостившихся со скрещёнными ногами на грубо сколоченных топчанах, устланных старыми коврами. У топчанов были разбросаны сандалии, калоши и полуботинки со стоптанными задниками. Рот Германа мгновенно наполнился влагой. Желудок перехватил голодный спазм, и усталый путник рухнул на единственный стул у одинокого круглого столика. Полурота нехотя отреагировала на пришельца, ворочая головами, сыто отрыгивая и сплёвывая тягучую зелёную массу «наса» — лёгкого самодельного наркотика. К седоку на стуле резво подскочил молоденький узбечонок в грязном белом халате и тюбетейке.
— Мампар, плов и лепёшку! — радостно сообщил приветливому мальчугану Герман. — И зелёный чай, уважаемый!
Уважаемый тут же смахнул крошки со стола, ловко орудуя не первой свежести вафельным полотенцем, потом, забросив его на плечо, рысью метнулся на кухню. Через минуту на столе был горячий чай в фарфоровом чайнике с отбитым носиком и маленькая пиалушка. Пока посетитель разминался янтарным напитком, перед ним была выставлена глубокая косушка с горячим мясным бульоном, зеленью и клёцками, а через несколько мгновений — дымилась тарелка ароматного плова. В завершение раздачи услужливый официант принёс гранёный стакан холодной воды.
«Вот шельма, знает дело!» — блаженно подумал клиент, вспоминая, как повторно разгорается аппетит после глотка холодной воды.
— Эй, любезный! — запуская алюминиевую ложку в косушку с мампаром, позвал Герман. — Беленькой грамм сто и маринованного чесночка!
Посетители одобрительно оглядывались. Самый крайний из них, в старом заношенном халате, перехваченном на поясе выцветшим платком, аккуратно переломил лепёшку и передал добрую её половину разомлевшему гостю. Герман, приняв подарок, почувствовал себя на вершине блаженства. Наконец-то он в полной мере ощутил себя на родине.
Герман был зачат, выношен и рождён в жарких степях Средней Азии. И не важно, что буквально через месяц после рождения его родители-геологи увезли своего первенца в Москву. Что-то или кто-то в маленьком тельце обычного младенца занёс в глубинные скрижали мельчайшие подробности того мира, который окружал его в первые дни пребывания на «Этом Свете». Уже много позже он мог по одному только запаху определить, где он находится: в Узбекистане или вне его. Даже воздух Таджикистана, казалось бы, ничем неотличимый от узбекского, не мог ввести его в заблуждение. Конечно, эти ощущения описанию не поддаются, но они были реальны, а главное — никогда не подводили. Слов нет, это не Бог весть какое счастье — родиться под Самаркандом, гораздо престижнее — в Москве или Ленинграде. Но что поделаешь, родину не выбирают, её просто любят и наполняются ощущением счастья, когда вновь обретают. Именно это безотчётное чувство счастья испытывал изголодавшийся Герман в заштатной забегаловке ташкентского рынка.
Герман ел жадно и некрасиво: часто прикладываясь к стопке, пил обжигающий бульон прямо из глубокой фарфоровой миски с синим восточным орнаментом, загружал полную ложку плова и забрасывал его в перемазанный рот. Постоянные клиенты перестали обращать внимание на пришельца, дружно загалдели, прерывая висящий над общепитом гомон взрывами смеха. Баба`и периодически сытно отрыгивали и ковыряли пальцами в зубах, обсасывая их, если удавалось что-то найти между золотыми коронками. Признак достатка простого узбека угадывался не в его одежде или обуви, а в наличии золота во рту. Восточное представление о престиже диктовало необходимость стачивать здоровые зубы, лишь бы подавить блеском благородного металла неприличную белизну во рту своих менее удачливых соплеменников.