Дома у Германа уже спали. Молодой человек, не включая света, на цыпочках прошёл в кухню, стараясь не нарушить в коммунальной квартире тишину, разбавленную приглушённым индустриальным гулом, доносившимся из открытого окна, и весенней капелью износившейся сантехники. Соседа-алкаша не было. На полу в общем коридоре для Германа была расстелена постель. Отпив на кухне рассола из банки с солёными помидорами, припозднившийся жилец быстро юркнул под одеяло, стараясь не замечать скрипа панцирных кроватей домочадцев и редких шлепков одуревших от пиретрума тараканов, падавших с белёных извёсткой потолков. Засыпая, он вспомнил крылатое изречение соседа по коммуналке: «Сон алкаша краток и тревожен» — и тут же погрузился в дрёму.
Сосед оказался прав. Уже в половине пятого Герман, терзаемый сушняком, проснулся и угрюмо побрёл на кухню за спасительным рассолом. Приняв душ, он взял из прихожей свой кожаный портфель, минуту в нём рылся, пока не выудил чистый бланк по учёту кадров. Сдвинув на кухонном столе посуду, Герман присел на табурет и начал аккуратно заполнять пустые поля документа для поступления в разведывательный институт. В шесть утра репродуктор исполнил гимн Советского Союза, что несколько взбодрило мужчину. Разбуженная торжественными звуками, на кухню вошла жена с детским эмалированным горшком. Герман оторвался от бумаг и машинально окинул взглядом содержимое ночной посуды.
— Ф-фу! Ты бы его хоть сполоснула, и без него вот-вот наизнанку вывернет! — скривился Герман.
— Ну и выноси за своим сыном сам! — обиделась молодая симпатичная женщина, решительно поставив горшок на стол.
— Тьфу ты, пропасть! Тань, ну вынеси ты это добро ради Бога! Не видишь — я анкету заполняю!
Жена, фыркнув, понесла «сосуд раздора» в туалет. Следом появился заспанный четырёхлетний сын Пашка.
— Папка, ты мой горшок унёс? — жмурясь от электрического света, спросил мальчик. Из ванной донёсся звук спускаемого унитаза. Герман, скрывая раздражение, приторно-ласковым голосом порекомендовал обратиться к маме.
— Ма-а-а! Где мой горшок?!
— Уже несу!
Герман отложил авторучку на стол, ожидая окончания нашествия. Сын деловито садится посреди кухни на эмалированную посудину. Отец в упор смотрит на него. Сын улыбается и начинает тужиться.
— А попозже нельзя было? — спрашивает раздражённый отец.
— Не-а!
Герман сдаётся, принимает расслабленную позу и наслаждается семейной идиллией. Прижимаясь к проёму двери, стоит улыбающаяся жена.
— Опять вчера напился?
— Было дело... Юрку обмывали.
— Как он?.. В себя пришёл?
— Да вроде... И вот ещё, я тут решил... Надо бы и мне на войну съездить.
— Это ещё зачем? — настораживается жена.
— Квартиру дадут, с долгами рассчитаемся.
— А как же учёба?
— Куда она денется. Вот, видишь — анкету заполняю. Уже добрался до судимостей...
— Так у нас никто не сидел... вот только Андрей, да и то — один раз.
— Андрей сидел?!
— Мама, вытри мне попу, — вступает в диалог сын.
— Нет, что — правда? Твой брат сидел? — не унимается Герман.
— Ну, так и что? Он же не ближайший родственник, — пугливо парирует Татьяна.
— Но ты же мне ничего не говорила, когда я оформлялся в КГБ.
— А у тебя и без моего хватало: оба деда по 58-й сидели.
Герман хмурится.
— Да ты не беспокойся, с брата судимость уже снята... И статья невесть какая — за попытку изнасилования.
— Вот уж точно — невесть какая! — передразнивает Герман. — Уж лучше бы банк ограбил... Стыдно кому сказать. Теперь точно одна дорога — на войну! Чужие грехи замывать буду.
— Папка, а ты что — на войну собрался? — оживляется сын, зябко передёргиваясь на горшке. — Мам, вытри мне попу!
— Нет, это у папы со вчерашнего голову заклинило, — отрывая угол от передовицы газеты «Правда», отвечает раздражённая женщина.
— Пап! А ты живого немца привезёшь?
— Будешь маму слушать — привезу!
Сын, воодушевлённый радужными перспективами, резко встаёт с горшка, изображая на своей физиономии решительную покорность. Между тем ночная ваза, не готовая к перепадам в настроении своего седока, на секунду прилипает к детской попке и с грохотом падает на пол.
Оба молодых родителя на мгновение уходят в ступор, после чего обрушивают свои эмоции на невинного отпрыска. На шум прибегает тёща в старом халате и с распущенными волосами. Герман, робея, смотрит на женщину, которая при всей кротости своего характера здорово смахивала на ведьму. Предки Натальи Гавриловны во втором поколении были цыгане, и даже двойной замес славянской крови не смог стереть родовые приметы касты неприкасаемых. Вот и сейчас неприбранные, неправдоподобно густые чёрные волосы делали её похожей на Медузу Горгону.