— Судя по всему... Присаживайтесь, меня зовут Герман Николаевич. Вы догадываетесь, о чём может пойти речь?
— Не только догадываюсь, но даже определённо знаю!
— Вот даже как! — несколько опешил Герман, выпадая из образа Штирлица.
— Герман Николаевич, ну вам же и так всё известно, и я не намерен отпираться.
— ?
— Я уже давно хотел сообщить об этом в КГБ, только всё не решался.
— Вот и расскажите, что это за мода у студентов пошла «маген Давидами» обвешиваться.
— Причём тут Давид какой-то... Герман Николаевич, вы мне не доверяете?
— Доверяю, — совсем стушевался Герман, — но... доверие нужно заслужить, — пытаясь вновь напялить испаряющийся на глазах образ Штирлица, добавил он, облекая последние слова в интонационную сталь.
— Не знаю, с чего начать...
— Начните с начала, — почти обрадовался оперработник, — хотя бы с того, когда эта звезда Давида впервые появилась?
— Вы издеваетесь?
— Ничуть, — снова входя в роль сурового следователя, парировал Герман.
— Тогда причём тут звезда? И кто такой этот Давид?
Герман начал подозревать, что и он, и студент держат в уме совершенно разные сюжеты.
— Ну, вы достаточно проницательный человек, Аркадий. Я же просто хотел зайти издалека, станцевать, что называется, «от печки», от вашего однокурсника Слонима...
— А, это вы про нашего Илью, что израильскую звезду себе нашил... А я-то думал! И что, она звездой Давида называется? Не знал, ей-богу, не знал! — Аркадий перевёл дух и даже рассмеялся. — Да, действительно, «от печки» начали. Если КГБ даже такие пустяки известны, то от вас вряд ли что можно скрыть. Герман Николаевич, скажите, а вы действительно про меня всё знаете?
До Германа стало доходить, что этот парень готов рассказать что-то, по сравнению с чем «маген Давид» на рукаве студента покажется невинной шалостью.
— Всё может знать Господь Бог, а нам хватает и сути.
— Тогда позвольте, я сам расскажу.
— Конечно, конечно, я весь внимание.
И Аркадий начал. То, что он в течение часа излагал оперработнику, казалось фантастикой. Аркадий имел близкую романтическую связь с любовницей известного диссидента Р. Для Германа эта встреча и полученная на ней информация буквально распахивали перед ним новые служебные горизонты. Он уже предвкушал, что совсем скоро ему дадут новую квартиру, спишут грехи его родственников и отправят учиться на разведчика.
Фабула рассказа комсомольского вожака была незамысловатой. Его детство прошло в глухой деревушке в Горном Алтае. Там же в десятом классе он влюбился в свою землячку, студентку журфака Валентину и, несмотря на разницу в возрасте, почувствовал ответное влечение. Однако Валентина оказалась практичной женщиной и на пятом курсе вышла замуж за англичанина, тоже журналиста. Когда Аркадий учился на втором курсе, подруга его юности успела развестись и обосноваться в Лондоне. Летом она приезжала в их родную деревеньку, где Аркадий, успевший к этому времени жениться, тайно встречался со своей первой любовью. От неё он узнал о Р. и последней вспышке страсти дряхлеющего диссидента. Аркадий знал много. Непонятно, по какой причине, он был единственным человеком, кому изливала душу красавица Валентина.
Герман был потрясён, однако скоро пришёл в себя и, отбросив все напяленные ранее маски, спокойно предложил:
— Аркадий, пиши!
— Что писать?
— Подписку о сотрудничестве.
— Вы хотите сделать из меня агента?
— Да, агента, в будущем, возможно, — нелегала!
Аркадий вдруг замялся, и, уже когда он собрался с духом что-то сказать, Герман его опередил.
— Аркадий, а ты как полагаешь, Р. — это враг?
— Да, наверное... Хотя...
— У тебя сомнения?
— Нет, но...
— Слушай, ты что — в кусты? Мне за тебя в Лондон лететь?
— Вы хотите сказать, что мне предстоит поездка в Англию?
— Если будешь работать вместе с нами — то да! Будешь хорошо работать — наградим!
— Посмертно?
— Да! То есть... Тьфу на тебя, Аркадий! Шутки в сторону, садись и пиши: я такой-то, такой-то, выражаю добровольное согласие оказывать...
— Погодите, я не успеваю записывать.
— Да пиши, что хочешь и как хочешь, главное — добровольно, конспиративно и без разглашения. Сам сочинишь?
— Ага!
— Продолжай, а я выйду, покурю, и не забудь выбрать себе псевдоним, чтобы всё, как у людей, вернее — как у Штирлица. Понял? — Получив утвердительный ответ, ликующий Герман вышел в коридор и блаженно затянулся сигаретой, потом вернулся к Аркадию и в трёх словах объяснил, что надо делать с Ильёй, чтобы тот перестал баламутить народ своими семитскими заморочками.