Они оседлали лошадей. Джеймс протянул Дейзи теплую куртку, другую надел на себя, и они тронулись в путь.
Начинало светать, звезды постепенно гасли. Сидя в седле, Дейзи понемногу успокаивалась. Чтобы не обморозить лицо, она по глаза замоталась шарфом.
Все вокруг было белым от снега. Справа расстилалось Хрустальное озеро, уже затянутое льдом. Но на его поверхности, обычно ровной и гладкой, были видны какие-то бугорки.
— Посмотри, — тихо сказал Джеймс.
— Куда?
— Вон туда. — Он показал на озеро. Лошади стояли смирно, от их морд шел белый пар. Дейзи, прищурившись, глядела на странные бугорки на льду и ничего не понимала.
— Что это?
Джеймс придерживал лошадей, боясь, что они раньше времени вспугнут птиц. Сердце его колотилось от волнения. За долгие годы жизни на ранчо он много раз наблюдал эту картину и всякий раз мечтал показать ее Дейзи.
— Ты веришь в предзнаменования?
— Ты сам знаешь, что да. — Рот у нее был закрыт шарфом, но по ее взгляду он догадался, что она улыбается.
— Какой тотем у индейцев символизирует брак?
— Наш знакомый шаман говорил, что у шошонов это дикие гуси. Они выбирают пару на всю жизнь.
— А если сейчас здесь появятся дикие гуси, ты обещаешь снова выйти за меня замуж? — спросил Джеймс.
Дейзи промолчала, но ее глаза продолжали улыбаться. Солнце быстро поднималось из-за горизонта, заливая заснеженную землю розовым светом. Он решил, что пора.
Пустив коня галопом, он понесся к озеру, размахивая руками и крича во весь голос:
— Эй! Эге-гей!
Бугорки на льду зашевелились. Сначала показались головы и шеи, затем захлопали крылья, и гуси один за другим стали подниматься в воздух. Когда Джеймс доскакал до берега, вся стая уже взмыла в небо.
Обернувшись, он увидел, как Дейзи, прижав обе руки к замотанному шарфом лицу, с изумлением и восторгом следит за птицами. Потревоженные гуси взлетали в беспорядке, но теперь выстроились как положено и стройным клином летели вслед за вожаком на юг. Приподнявшись в стременах, Дейзи вскинула руки, как будто могла поймать то, что они уносили с собой.
— Выходи за меня! — крикнул он через разделяющий их розовый снег.
Дейзи не ответила, но направила Скаут в его сторону. Когда она подъехала, он повторил:
— Выходи за меня, Дейзи.
— Я люблю тебя, Джеймс.
Дикие гуси скрылись из виду, но и он и она еще слышали шум крыльев и гоготанье, тысячекратно усиленные эхом.
— Я хочу быть с тобой, пока смерть не разлучит нас, — сказал он.
— И я тоже.
— Тогда скажи «да».
Ресницы у Дейзи заиндевели от слез.
— Я не могу ответить «да», пока не знаю, где наша дочь.
Еще лежа в кровати, Далтон видел, как уехали Джеймс и Дейзи. Теперь он сидел у окна, сложив морщинистые руки на коленях, и вспоминал собственную молодость. Сколько у него тогда было сил! Целый день мог провести в седле, и хоть бы что. Как быстро пролетела жизнь. В одно мгновение.
— Доброе утро, дорогой, — сказала, войдя в комнату, Луиза. — Что это ты поднялся ни свет ни заря? — Она наклонилась его поцеловать. Как же приятно прикосновение ее губ!
— Да вот смотрел, как Джеймс с Дейзи куда-то поскакали.
— Рановато для прогулок, — усмехнулась Луиза. — Может, они решили сбежать?
— Интересная мысль.
— По-моему, у них все потихоньку налаживается. — Луиза потерлась щекой о его щеку.
Он сидел, млея от удовольствия, пока вдруг не вспомнил, что должен на нее злиться.
— Что случилось? — спросила она, почувствовав перемену в его настроении.
— Да ничего хорошего. Как выяснилось, ты мне совсем не доверяешь.
— Ну зачем ты опять начинаешь?
— Просто вспомнил.
— Я же попросила прощения. Неужели ты теперь до конца жизни будешь на меня сердиться?
— Не знаю. Может, и буду.
Луиза горестно вздохнула и ушла. Далтон снова взглянул за окно и вдруг увидел в небе стаю диких гусей.
Его старинный друг шаман рассказывал, что дикие гуси — самые счастливые создания. Уж если гусь нашел себе подругу, то не расстанется с ней до самой смерти. Слова индейца глубоко запали Далтону в душу. Луиза считает, он так и не сделал ей предложения из-за Джеймса, но у Далтона была другая причина: он верил в диких гусей, считал, что человеку дается лишь одна настоящая любовь.
Для него это была Розалинда, его первая любовь. Ее портрет висел на стене, в названии ранчо оставалось ее имя. В горе и радости, в болезни и здравии…
Далтон сморгнул набежавшую слезу. В болезни и здравии. А смогла бы Розалинда любить его так, как Луиза, сейчас, когда он превращается в жалкую развалину?