***
- Малкольм Храбрый!
Румпель не верит, что кто-то придёт к нему на помощь. Укусы ундины отдают острой болью во всём теле. Ноги сводит судорогой, а вода слишком глубока.
- Малкольм!
Мальчик выкрикивает имя. И чьи-то руки подхватывают его под подмышки и выдёргивают из воды. Они летят над морской гладью, над берегом, над буковой рощей и приземлятся на склоне горы, там где серые скалы образуют глубокое ущелье.
- Ты спас меня.
- Ох, да. Я же храбрый герой. Не нужно благодарностей. Ну, разве что, ты сложишь обо мне песню…
Малкольм Храбрый прижимает ладонь к груди и Румпель отмечает, что этот странный волшебный человек похож на его папу гораздо меньше, чем ему показалось в начале. Он выше ростом, и более сухощавый, и топорщащийся на нём сюртук из красного сукна, со слишком короткими рукавами, оставляющими неприкрытыми покрытые тёмными курчавыми волосами предплечья — был одеждой, которую мальчик меньше всего ожидал бы увидеть на своём отце.
- Я не умею складывать песни, - признаётся Румпель.
- Какая жалость, - человек кажется искренне огорчённым. - Даже не знаю, что делать в этом случае.
- Верни меня домой, - просит мальчик и добавляет: - Пожалуйста.
- Я герой, а не проводник. Ты что-то путаешь, Румпи-малыш, - смеётся Малкольм Храбрый. - Домой ты должен вернуться сам.
- Как? - глаза Румпеля снова застилают слёзы.
- Ох, да это же очень просто. Только, - Малкольм Храбрый назидательно воздевает указательный палец, и этот жест напоминает мальчику о папе, отчитывающем его за очередную проделку, - только я не могу понять: зачем? Здесь, на острове, ты можешь иметь всё, что пожелаешь, и даже стать героем, почти как я… Ты будешь играть, побеждать чудовищ. .. - Малкольм Храбрый замолкает на миг, хмурится и повторяет то, с чего начал: - У тебя будет всё.
«Всё кроме дома», - думает Румпельштильцхен, а вслух произносит тихое:
- Нет. Я хочу домой.
- Тогда иди.
И мальчик делает шаг. И ещё один. И ещё. Он не видит, но ощущает, что с каждым шагом теряет цвет и вес, и наконец становится вовсе бесплотным и проваливается сквозь тусклые скалы, сквозь горячие недра земли. Он пытается ухватиться хоть за что-то, но всё утекает — сквозь пальцы, сквозь кисти рук.
***
Падение заканчивается так же внезапно, как и началось. Румпельштильцхен вжимается спиной в тюфяк, открывает глаза и видит закопчённые деревянные балки. Ему холодно, хотя на нём удушающим грузом и лежат два одеяла — его и перенесённое с родительской кровати.
- Мама, - зовёт он тихо и чувствует как саднит горло. - Мама!..
Никто не откликается. Румпель откидывает одеяла и свешивает ноги с кровати. Сидеть оказывается неожиданно трудно. Каменные стены беззвучно шатаются, словно хотят обрушится и некого спросить, почему так. Мальчик сползает с кровати и делает несколько спотыкающихся шагов к очагу. В нём — лишь зола. Даже камни не хранят больше тепла.
- Мама!.. - говорить больно, и мама не спешит на его зов.
Румпель цепляясь за скамью возле стены подходит к двери. Она прикрыта — не заперта. Мальчик толкает её, но почему-то дверь не поддаётся. Он наваливается всем телом, упрямо упираясь пятками в пол. И наконец дверь со скрипом приоткрывается, а он падает на пороге. Наверное, мама в хлеву, - думает Румпель. Встаёт, снова падает, поднимается, делает несколько неверных шагов и цепляется за распахнутые воротца. Но в хлеву нет никого — ни мамы, ни Пегого, ни их гусыни.
Мальчик сидит на земле. И удивляется тому, что так трудно ходить. Словно он младенец ещё не отлучившийся от груди, а не мальчишка, который иногда даже добегал до оврага первым, раньше больших ребят. Мальчик ложится и долго глядит в небо - по весеннему ясное. По небу проплывают облака, белые и пушистые, похожие на обрывки перины. Мальчик упирается локтями в утоптанную землю и встаёт на ноги. Он долго не может понять, то ли плетень шатается перед его глазами, то ли он сам не может стоять прямо. А потом Румпель всё-таки находит в себе силы пересечь двор и выйти на дорогу.
Но мамы нет и здесь. Зато, во дворе через дорогу, стоит опираясь на изгородь мамина сестра.
- Тётя Эрма, - выдыхает Румпель, улыбается потрескавшимися губами — это тоже оказывается больно.
А тётя Эрма смотрит на него зажав рот ладонью так, словно он не мальчик вовсе, а чёрная бесплотная тень.
Комментарий к Остров
Продолжения не будет до 26 апреля. Потому что - диплом сам себя не напишет.
Спасибо всем, кто читает эту сказку.
========== Потерянный мальчик ==========
Мальчик сидит, положив подбородок на собственные острые коленки, и бездумно ковыряет палочкой стену.
Эрмтрауд надоедает смотреть, как на пол сыпется глиняная крошка, и она одергивает племянника:
- Хватит уже! Дырку протрёшь! - и добавляет уже тише, сглаживая резкость тона: - Румпель, иди лучше погуляй.
Мальчик глядит на неё с робкой надеждой:
- Тётя Эрма, а можно мне домой?.. Я быстро.
Снова. Одно и то же. Изо дня в день. Женщина устала отвечать на этот вопрос отказом. Устала видеть надежду в детских глазах. У Ильзы, её бедной сестры, были глаза цвета осеннего неба, переменчивые, казавшиеся то совсем серыми, то почти голубыми. Глаза её сына — тёмно-карие, и в полумраке дома радужка сливается со зрачком. Единственное наследство, что оставил мальчугану его папаша, подлец и чужак Малкольм, этот тёмный нездешний взгляд, делавший Румпельштильхена столь не похожим на её собственных голубоглазых сыновей.
- Тётя Эрма?
Настойчивости ему не занимать. Она так и не услышала от племянника слов благодарности за кров, за ласку, ничего кроме угрюмого «спасибо», которое Румпель бормотал после ужина и обеда, зато это «можно домой, тётя Эрма» - она слышит каждый день. Эрмтрауд чувствует, как толкается внутри у неё ребёнок, и проглатывает готовый сорваться с губ гневный ответ. Грех обижать сироту, и Эрмтрауд не хочет, чтобы этот грех пал на дитя, что растёт у неё под сердцем.
- Нет, - произносит она сквозь зубы. - Нет, Румпель, нет. Пойдёшь туда — всех нас сгубишь. Ты этого хочешь?
- Н-не хочу, - шепчет мальчик, медленно качая головой.
- Ну вот и славно, - заключает Эрмтрауд и упирает руки в бока. - Ступай, ступай, погуляй немного.
Мальчик неохотно встаёт и направляется к выходу. На пороге он оборачивается.
- Иди-иди.
Эрмтрауд выпроваживает племянника, вытирает вспотевшие ладони о передник и возвращается к шитью. От старших сыновей и дочери у неё осталось довольно ещё не ветхих пелёнок и платья. Но у нового ребёнка должна быть хотя бы одна новая, на него сшитая рубашка. Маленькая рубашонка, обшитая по краю синей нитью. Когда Эрмтрауд закончит, она обрежет синюю нить, чтобы отнести обрезок и иголку к старухе-знахарке. Та опустит иголку в воду, поворожит и без обмана расскажет, кого Эрмтрауд носит во чреве: девочку или мальчика, родится ли дитя в срок, переживёт ли свой первый год. Плата уже приготовлена — полдюжины крупных гусиных яиц, бутыль ячменного пива и имя, которым они с мужем нарекут ребёнка. Толстая игла прокалывает ткань — самую тонкую, что нашлась в сундуке. Стежок за стежком…
***
Он не был в лесу с того самого утра, когда он разговаривал с птицами и кормил их гусеницами с угольно-чёрной ладони. Сейчас его руки запачканы — потому что другими они никогда и не бывают — но не черны, под грязевыми разводами и липкими пятнами горького одуванчикового сока — светлая кожа. И сорока не встречает его своей несносной болтовнёй — нигде не раздаётся её трескучий голос, и остальные птицы — всё больше молчат, а если и перекрикиваются коротко, то сегодня Румпельштильцхен не может уловить в их щебете никакого смысла. Это от того, что он больше не беглец, от того, что он отказался от полёта — и свободы — от чудес и приключений, чтобы вернуться домой… Домой… Румпельштильцхен не успевает додумать эту мысль до конца, потому что тётя Эрма идёт слишком быстро, и, чтобы не отстать, ему приходится следовать за ней почти бегом, и тонкая верёвка, удерживающая на плече пухлый мешок, даже сквозь два слоя одежды больно врезается в кожу, и при каждом шаге мешок ударяет его по колену. Это не больно, потому что внутри что-то мягкое, но неудобно - потому ли, что мешок велик для Румпеля, или это Румпельштильцхен слишком мал?.. Эту мысль мальчик тоже не успевает додумать, и даже не спрашивает, чем именно тётя Эрма заполнила мешок, который ему приходится тащить. Дыхание сбилось, и хочется пить, и Румпельштильцхен не успевает рассматривать оставляемые позади — кусты, деревья, травы, и не останавливается, чтобы проследить за полётом бабочки с крыльями осеннего жёлтого цвета, — он идёт, и идёт, и видит только, как мерно колеблется впереди саржевая* юбка тёти Эрмы, и, поднимая глаза выше, утыкается взглядом в пёстрый угол шали, плотно обтягивающей тётину широкую спину.