- Ты хотя бы помыл руки, прежде чем трогать лунный свет? - раздаётся незнакомый хриплый голос. - Знаю я вас мальчишек, вечно ходите чумазыми.
Мальчик озирается и видит большого белого волка, стоящего на протянувшейся сквозь небо серебристой лунной дорожке. Волк скалит зубы, и, хотя мальчик и сомневается, что человеческая речь могла исходить из волчьей пасти, но всё равно на всякий случай произносит: «Простите» и вытирает ладони о сорочку.
- Ну-ну, - говорит волк ворчливо, - если каждый будет грязной лапой луч цапать, до земли и толики света не дойдёт.
- Я больше не буду, - заверяет волка мальчик и тут же спрашивает. - А вы тоже сюда прилетели?
- Прилетел. Надо же придумать такое, - белый волк обнажает передние зубы и Румпель не понимает, что это должно означать, недовольство или улыбку. - Волки не летают. Мы не какие-нибудь крылатые щебетуны. Я пришёл. По лучу.
- О-о… Я не знал, что можно…
- Что вы знаете, люди, - волк встряхивает седой головой и в упор смотрит на мальчика своими круглыми глазами.
Почему-то волк кажется не очень страшным, может быть, оттого, что говорит по-человечески. Или оттого, что они в небе, лес остался далеко внизу, и волк, хотя и смотрит пристально, не может сойти с серебряного луча.
- А почему ты говоришь по-людски? А зачем вы сюда поднялись? Куда вы идёте? Можно мне с вами? - выпаливает Румпель скопившиеся вопросы.
- Я говорю по-волчьи, спроси себя, почему ты меня понимаешь, - волк отворачивается и идёт выше по лучу, - а топтать серебряный путь грязными мальчишескими ногами… Это уж совершенно недопустимо. Хотя, - голос зверя больше всего напоминает рык. - можешь попробовать мальчик, можешь попробовать.
Волк облизывается, и желание пробовать почему-то исчезает.
***
Малкольм до последнего надеялся, что заставы не будет. Этой дорогой почти никто не пользовался: большинство предпочитали сделать крюк и ехать от Нимбурга по новому тракту - чем путешествовать с риском увязнуть в грязи или сломать на очередном ухабе ось. Он надеялся, но ошибки быть не могло: после очередного поворота он вполне отчётливо разглядел и солдат, опирающихся на алебарды, и импровизированную преграду из поваленного дерева, и шатёр из серого полотна с трепещущим над ним красно-белым флагом, и осёдланных лошадей на длинной привязи. Солдаты, стоявшие вначале неподвижно всполошились. Один из них положил алебарду на поваленный ствол, и говорил что-то жестикулируя и указывая в его сторону: они тоже увидели его.
Малкольм чертыхнулся и повернул Пегого назад. Они настигнут его в два счёта, если захотят. Но он не собирался возвращаться или подгонять мерина, лишь скрыться за поворотом, чтобы густо разросшийся подлесок сделал его невидимым. Здесь мужчина спешился и, взяв Пегого в поводу, медленно и аккуратно преодолел заваленную ветками и камнями придорожную канаву.
Когда они удалились от обочины, Малкольм ослабил повод, давая мерину возможность полакомится молодыми побегами ольхи. “Мы пройдём лесом”,- решает наконец мужчина. Не могли же огородить всё, им просто не хватит людей, где-то должна быть лазейка. В деревне болтали, что мор должна остановить магическая граница, прочерченная тёмной феей, но иногда разговоры это просто разговоры. В их землях жило много нелюди: прежде чем осесть в Пограничье Малкольм не один год странствовал по Анволии в поисках заработка и повидал всякого — и угрюмых гномов, и малюток лютинов, из озорства заражающих рожь спорыньёй, и оборотня - истощённого мужчину, закованного в цепи и запертого в железной клетке, каждое новолуние обращавшегося в волка. Но так же Малкольм знал, что феи, тёмными они были или светлыми, слишком могущественны, чтобы служить человеку — даже герцогу, даже королю. Волшебный народец интересовался людьми лишь тогда, когда хотел одурачить их или употребить в пищу. Лишь однажды Малкольму пришлось увидеть человека, облагодетельствованного феей. Той осенью он нанялся на мельницу, и уже несколько дней его лёгкие были забиты белой пылью и кашель не давал уснуть даже после целого дня проведённого у жёрнова. Парнишке, таскавшему мешки с зерном, пришлось не лучше. Так и проворочались они полночи, захлёбываясь кашлем, и коротая время за разговорами. Михель, так его звали, поведал Малкольму, что ещё мальцом встретился с феей. Мол, семья их жила впроголодь, и Михель вместе со своим братом-близнецом загадали на падающую звезду одно на двоих желание — избавится от бедности. И к ним явилась фея — маленькое крылатое создание, наделившее братьев волшебным даром — каждое утро они обнаруживали под подушкой по золотому. Вот только родители посчитали дар проклятием и прогнали мальчишек из дома за то, что вздумали якшаться с нелюдью. Они проскитались вместе недолго: когда брат Михеля попытался на базаре расплатиться золотыми, его схватили, как вора, не поверив, что золото маленький оборванец нашёл под подушкой, а не в чужом кошельке. С тех пор Михель не видал брата, а монеты, исправно появлявшиеся каждое утро, тратить не решался. Малкольм, слушая эту историю, подумал было, что парнишка его дурачит, но появившаяся с рассветом под тюфяком золотая монета убеждала в правдивости рассказа. Но всё же такие случаи были редкостью. Да и поговаривали, что феи являлись только к тем, кто был чист сердцем, а в чистоте сердца герцога Малкольм сомневался каждую осень, когда в деревню приходили сборщики податей.
***
Румпельштильцхен скатывается по лунному лучу, как по ледяной горке. За ним с рыком мчится волк. Но зверю не поспеть, а если и настигнет его — Румпель всегда успеет соскочить с луча. Небо бледнеет и упругий лунный свет под его спиной становится более рыхлым и влажным. До чего же волшебная выдалась ночь! Он видел, как перемигиваются звёзды, как волк отгрызает от луны по кусочку, он сам попробовал луну, кусать не стал, но лизнул её жёлтый бок — и солоноватый, острый, восхитительный вкус до сих остался во рту.
На востоке небо становится розовым и жёлтым, и луч, на котором мальчик и волк играли в догонялки исчезает растворившись в лучах более яркого светила. Волк с воем падет вниз, переворачиваясь в воздухе, и Румпель тоже падает вслед за ним… «А что если, - мелькает у него мысль, - я могу летать только по ночам?» - мальчик тут же смеётся собственной глупости. Это же сон, и если он не очутился ещё в своей кровати, значит всё ещё находится там, где возможно всё. Румпель цепляется за попавшуюся у него на пути сосновую ветку и сдирает ладони, зависая где-то очень высоко от земли. Мальчик удивляется — во сне же не должно быть боли — и сожалеет о том, что Малкольм Храбрый куда-то запропастился.
- Ты но-вень-кий?
Голос звучит как-то странно. Как бульканье похлёбки в горшке. Как… клёкот птицы. Мальчик оглядывается по сторонам в поиске существа, задавшего вопрос, но так никого и не обнаруживает.
- Ты где? - спрашивает Румпель почему-то шёпотом.
- Т-тут я, - отзывается голос и мальчик понимает, что с ним разговаривает чёрно-белая птица* сидящая на одной из верхних веток. Птица переступает с ноги на ногу не сводя с мальчика взгляда круглых непроницаемых глаз.
- Я не знаю, - отвечает мальчик на заданный вопрос.
- А чт-то т-ты так в вет-ку вце-пил-ся?
- Я не знаю, - повторяет Румпель растеряно, выпускает ветку из рук и не падает, а в очередной раз зависает в воздухе. Содранные ладони горят огнём. - А почему ты спрашиваешь?