***
Этот дом встречает его тишиной. Никто не отзывается на его окрик, никто не склонятся перед ним в поклоне, с угодливым «Вы пришли, господин лекарь», никто не смотрит в спрятанные под защитными стёклами глаза с надеждой и страхом. На узкой кровати близ очага лежат двое — мальчик лет пяти и женщина, чей возраст определить гораздо сложнее. В прошлый раз он подумал, что ей около тридцати, но сейчас, когда её лицо спокойно и неподвижно, она кажется моложе. Женщина держит ребёнка в бережном объятьи, а под щекой у неё расплывается тёмное пятно. Кровь. Уже свернувшаяся и засохшая. Тишину нарушает мерное сиплое дыхание мальчика. А женщина или не дышит, или дышит слишком тихо. Толстая кожа перчаток мешает понять какие на ощупь её руки — горячие или ледяные. Тростью он переворачивает женщину на спину, достаёт из сундучка матовое блестящее стекло и почти прислоняет к измаранному кровью приоткрытому рту. Дыхание должно превратить блестящую поверхность в запотевшую и тусклую. Но ничего не происходит. Для верности чумной доктор ударяет женщину по локтю тяжёлым набалдашником трости. Он ждёт, что рука дёрнется в неосознанном жесте, разрывающем забытьё. Но женщина по-прежнему неподвижна. Мертва. Он должен был бы привыкнуть к смерти, таково уж его ремесло, он и привык. Но всё равно он мучительно пытается вспомнить имя женщины, что сгорела так быстро. Ильзибель, кажется так. Он сталкивает с кровати её тело. Садится рядом с мальчиком, что дышит тяжело и сипло. Отбрасывает одеяло и осматривает тело в поисках новых бубонов — их нет, только старые налились и созрели. Он разглядывает губы мальчика — они сухи и потрескались от жажды и жара, но крови на них нет. Лекарь сжимает осунувшиеся детские щёки двумя пальцами — указательным и большим. Он ожидает, что увидит во рту не нашедшую выхода кровавую рвоту. Или распухший, почерневший язык. Но нет. И чумной доктор берёт круглую чашку, стоящую у изголовья постели, и набирает воду — в деревянной кадке в углу единственной комнаты этого дома, и поит мальчика, придерживая его голову на весу. Он не обязан делать это, но ему почти интересно, ему было бы интересно, если бы он не устал так сильно. Чумной доктор, человек в чёрных доспехах из кожи и плотной ткани, сидит на краю кровати рядом с умирающим ребёнком, у его ног лежит покойница, а он борется с желанием откинуть со лба мокрую белесую прядь и растереть виски пальцами. Всё равно не выйдет. Потому что маска тверда, как дерево или железо, потому что перчатки делают руки такими неповоротливыми. Чумной доктор встаёт, перекладывает сваленный в кучу хворост в очаг, подкладывает под сухие палки пук соломы. Огниво дважды выпадает из его рук, но он всё же зажигает огонь, достаёт щипцы — и держит их в пламени, пока лезвие не становится красноватым от жара. Раскалённый металл касается налившегося гноем бубона над ключицей, и мальчик — лекарь внезапно осознаёт, что не знает его имени — выгибается всем телом, и кричит длинно и хрипло, но всё же остаётся в своём беспамятстве. Это почти интересно. Потому что в чумном докторе ещё живёт рыжий и тощий студент медицинского факультета, приходивший в восторг от того, как хитро устроен человек. Гораздо сложнее, чем он думал, когда ассистировал отцу в его цирюльне. Но лекарь слишком устал, поэтому он не достаёт спрятанное в длинном рукаве стило и не записывает наблюдения на вощёной дощечке, а снова накаляет щипцы, чтобы прижечь бубоны на ногах. Мужчина надеется, что у этого мальчишки найдётся родня. Что его не оставят одного в этой жалкой лачуге. Чумной доктор не любит, когда его усилия пропадают втуне.
***
На берегу гораздо светлее, чем в буковой роще. Море сияет мягким зеленоватым светом. Песок кажется белым. Арн говорил о каких-то опасных существах из моря. Но теперь Румпель не слишком доверяет словам сильфов. Мальчик раздумывает: ему стоит зайти в воду и отыскать ту щель на дне, что ведёт к лесному колодцу? Даже если удастся выплыть в правильном месте, как он сможет выбраться из западни скользких высоких стен? Мальчик почти скучает по чёрному человечку, обернувшемуся его папой. С Малкольмом Храбрым было весело. И бургомистр острова наверняка может ответить на все его вопросы.
Мальчик подходит к самой кромке воды, волны ласкают его ступни, оглядывается и видит женщину тоже стоящую на берегу. Высокую, широкую в пояснице, с тёмными волосами рассыпанными по плечам. Она одета в одну нижнюю рубаху, но не обнажена, как дивные создания из чащи леса. Эта женщина кажется Румпелю такой обычной. И вместо того, чтобы бежать от неё, Румпель задирает голову и спрашивает звонко:
- Тётенька, кто вы?
Женщина разворачивается к нему, и молчит, и улыбается, и отбрасывает с лица спутанную прядь, тем же жестом, что и мама, когда вечером снимает с головы чепец и распускает косы.
- Тётенька, я заблудился…
Женщина кивает, и садится на песчаный берег, поджимая под себя ноги, так что светлая ткань рубахи, натягивается и под ней отчётливо проступают полные круглые колени.
- Тётенька, скажите хоть что-нибудь…
Женщина ничем не напоминает волшебное создание. Она не бледна и не румяна, тёмные глаза не отличаются от человеческих. Просто она красива, красива так, что у Румпеля при взгляде на неё перехватывает дыхание. И он начинает думать, что Марлин была права. Когда-нибудь он женится. Если ещё раз встретит женщину столь же прекрасную.
Тётенька, почему вы молчите?
Вместо ответа женщина вынимает гребень из своей растрёпанной причёски и проводит им по волосам. Тщательно прочёсывает пряди. Сплетает их в тонкие косы. Переплетает эти косы между собой. Закалывает гребнем на затылке. Ощупывает ладонями сложно свитый кокон из волос. Поправляет пушистые локоны на висках, слишком короткие, чтобы удерживаться в причёске.
- Тётенька…
Женщина снова улыбается и встаёт, и наклоняется к нему, и подхватывает на руки. Она тёплая и мягкая. Пахнет мятой и солью. Она несёт мальчика и Румпелю делается невероятно спокойно в её объятьях. Он почти не обращает внимание на то, что женщина заходит в воду — по щиколотку, по колено, по пояс, по грудь. Он прижимается к груди женщины и не замечает, что вымок до нитки. А женщина улыбается всё шире, и меж раздвинутых губ виднеются острые и тонкие как иголки зубы. От этого в груди мальчика шевелится смутная тревога.
- Тётень…
Она кусает мальчика чуть повыше ключицы. Острые иглы-зубы впиваются в плоть. Вода окрашивается рыжей кровью. Румпель пытается отстранится, выгибается всем телом, вырываясь из рук, которые ещё минуту назад казались ему нежными и мягкими. Женщина слизывает растекающуюся кровь длинным, раздвоенным на конце языком. А мальчик кричит, отчаянно, без надежды быть услышанным:
- Малкольм! Малкольм Храбрый!
***
Слева и справа от дороги простираются поля, засеянные ячменём и рожью. Лето ещё не вступило в свои права, а весна была холодной. Колосьев не видно, только первые нежные побеги, пробивающиеся сквозь слой бурой рыхлой земли. По дороге, вжимаясь в обочину идёт мужчина. Одежда его запылена, на щеках и подбородке отросшая за последние дни щетина. На плече у путника болтается тощая сумка. Мужчина то и дело оглядывается, и, заслышав людские голоса, вжимает голову в плечи. При ярком свете утреннего солнца легко разглядеть что именно с ним не так. У мужчины, что размеренно шагает вдоль обочины — нет тени.