— Здесь-то, в своей деревне, тебе под силу биться с французом, — обеспокоясь, говорила мать. — Но уговаривать народ по другим деревням… Мал еще, как говорится, роток, никто тебя слушать не станет.
Он глядел на нее с улыбкой:
— Меня, мама, Кэм научил. Поговорю с людьми раз, другой. Беседовать-то часто приходится.
И впрямь, Нуп говорил с людьми много и говорил не зря. В Конгхоа все, кто помоложе, согласились вступить в молодежный отряд, чтобы бить француза. Под началом у Нупа было теперь пятьдесят человек. Все они собрались в общинном доме. Отряд поделили на десятки — у каждой свой командир. Главным над всеми был Нуп. Потом вся деревня принялась мастерить колья, шипы для ловушек и самострелы. Нуп, обойдя дом за домом, уговорил людей очистить от леса и распахать сообща большое поле: рисом, что уродится на нем, можно будет прокормить отряд во время боевых действий. А Кэм, как и все, обернув вокруг бедер повязку и взяв тесак, валил вместе с людьми бана деревья, жег валежник, обламывал кукурузные початки. Работали с песнями. Гип подыгрывал на рожке. Кэм тоже выучился играть на рожке. Гип обучал его, а Кэм в свою очередь научил Гипа песням киней. Тот привязался к Кэму и старался не отходить от него ни на шаг…
Вечером, когда Нуп с Кэмом вернулись домой, мать Нупа собрала им поесть, потом уселась напротив Кэма и долго глядела на него.
— Сынок, а дом-то у тебя есть? — спросила она па-конец.
Он улыбнулся:
— Есть, конечно.
— И родители есть?
— Само собою.
— Уж не дядюшка ли Хо доводится себе отцом?
— Внизу, на равнине, все мои соплеменники — и стар и мал — называют дядюшку Хо своим отцом. А родные мои отец с матерью, тоже из киней, оба уже старенькие.
Мать Нупа, замолчав, глядела на него. Ветер шевелил ее седые волосы, освещенные пламенем очага. Глаза матери влажно блестели.
— Хороший ты человек, сынок, — сказала она. — Жаль мне тебя, от твоего дома до нас, видать, далеко. Через сколько же гор перевалил ты! Пришлось небось перебираться и через реку Ба, а в ней крокодилы… Живешь ты с нами на здешних кручах, вон и лес выжигать да пахать Научился, и корзины плести, привык к нашей пище. А скучаешь ли по своим полям и ручьям? По отцу с матерью?
Он посмотрел на нее с нежностью и волнением:
— Очень скучаю! Но когда дядюшка Хо призвал народ воевать с французом, я понял: нет, дома мне не усидеть. И отец с матерью знали: будут тосковать без меня, но, услыхав призыв дядюшки Хо, отпустили. Французы — мы у себя зовем их «тэй»[15] — жестоки и коварны. Если не дать им отпор, не прогнать прочь, всем нам житья не будет.
Мать взглянула на Нупа. Как он вырос и возмужал! И глаза светятся ярче прежнего. Даже говоря с нею, он подкреплял слова сноп движеньями сильных, жилистых рук, они то вздымались кверху, то падали вниз резко и сильно, точно острые камни, брошенные в воду.
— Я, — сказал он, — хочу быть как Кэм. Ведь и до меня дошел призыв дядюшки Хо…
Она и обрадовалась, и растревожилась. И пошла искать Лиеу — невестка день ото дня становилась ей ближе и милее.
Мать гневалась на Нупа целых два дня. И началось-то все с пустяка. В Конгхоа пришли солдаты дядюшки Хо — целый отряд, командира их звали Зунг. Нуп пошел с ними провожатым к крепости Полебонг (на военном языке она называлась фортом) — разведать получше все подступы и пути. Потом он ходил туда с ними опять. Солдаты успешно атаковали форт. Нуп, от радости не чуя под собою ног, примчался домой и закричал с порога:
— Мама, вы только послушайте!.. Пятнадцать французов полегли, как один!
— И дался тебе этот француз! — рассердилась она. — Я разве спрашивала, сколько их там подохло? Хоть бы всех его солдат перебили до единого. А наших-то, наших убитых и словечком не вспомнил. Француз, выходит, тебе дороже!..
Уж чего только не говорил он ей в свое оправданье, она и слушать не пожелала. Через два дня бойцы Зунга вернулись, и мать сменила гнев на милость.
Такой радости, как в день возвращенья отряда, деревня еще не знала. Соседи, правда, поначалу робели: у француза ведь были точно такие же ружья, и они стреляли в людей бана. Сперва, кроме Нупа и дядюшки Па, никто не смел подойти к солдатам. Потом Тун, сынишка старого Па, бочком подобрался поближе и уставился на винтовки. Ему было без малого двенадцать лет, и слыл он в деревне первейшим озорником. Глаза у него были отцовские — темно-карие, чуть раскосые, а нос торчал кверху. Видя, как он поглаживает приклад винтовки, солдаты заговорили с ним, показали, куда вставляется патрон и откуда вылетает пуля. Он сразу подружился с ними. Соседи сперва глядели на них издалека, потом подошли ближе. Туи бежал вокруг вприпрыжку, пересчитывая солдат. Но считать он умел лишь до десяти и потому, взяв за руку старого Па, сообщил:
15
Тэй — презрительное прозвище французов и вообще европейцев от вьетнамского «tây» — запад.