В пятом месяце, когда народ собирался отпраздновать день рождения дядюшки Хо, пришла великая весть: бойцы и народ — кини с горцами вместе — неподалеку от гор Вьетбака взяли важную крепость Дьенбьенфу, захвачено в плен десять тысяч французских солдат. Не успели отпраздновать эту победу, в шестом месяце наши войска взяли Апкхе, захватили двести двадцать девять автомашин, двенадцать тяжелых пушек…
В тот вечер по всей дороге номер девятнадцать умолкли выстрелы. В полночь Нуп повел носильщиков за грузом оружия и боеприпасов. Все двести двадцать девять машин стояли у дороги и светили своими фонарями. Леса и горы затопил ослепительный свет. Вереницы людей приходили, уходили обратно. Народу на дороге номер девятнадцать здесь, посреди леса, было побольше, чем на улицах Анкхе. А сама дорога, извиваясь, точно исполинская красная змея, убегала ввысь по склонам на Мангзианг, Сахуонг. По обе стороны от нее стояли высоченные деревья. Нуп шагал прямо по середине дорожного полотна, разглядывал деревья, машины. Уши его от шума совсем оглохли. Впервые в жизни вот так свободно шел он по большой дороге… И вдруг сама собой пришла на ум ему мысль: надо бы перенести деревню Конгхоа прямо сюда, к самой дороге. Земля здесь жирная, плодородная. Вот где разбить бы поля — большие, просторные! А еще бы лучше — все окрестные деревни перебрались сюда. Веселые зеленые поля протянулись бы вдаль по обе стороны дороги…
— Нуп! Эй, товарищ Нуп!.. Привет товарищу Нупу!
Сам он как раз забрался в одну из машин — надо же все разглядеть. Обернувшись, он стал всматриваться в идущих мимо. А по дороге валом валят солдаты, носильщики — кини и горцы, ну прямо река в половодье. И все машут ему шлемами, шляпами.
— Нгуен, это ты? — закричал Нуп. — Товарищ Нгуен!..
— Никакой я не Нгуен! Вспомните, мы встречались на Съезд ударников… Доброго вам здоровья, товарищ Нуп!
Он до того обрадовался, позабыл даже ответить. Слезы вдруг хлынули у него из глаз…
Вскоре француза окружили в Плейку, Теорео, Банметхуоте — окружили и разгромили. Отныне леса и горы Нупа были свободны. Но дальше к югу, на землях седангов, еде и зиарай все еще сидел француз. Солдаты дядюшки Хо с боями шли на юг. А следом за ними шел со своими носильщиками Нуп.
IV
Голоса женщин чисты и прозрачны, точно звуки ручья, журчащего меж камнями. Они поют, положив головы друг дружке на плечо, но глаза их, устремленные на Пупа и Тхе, застилают слезы. У Гипа — он сидит рядом и дудит в свой рожок дингнам — заплетается язык, путаются пальцы — небывалое прежде дело; слезы бегут по его щекам, стекают на рожок…
Пуп сидит и слушает музыку Гипа. Сколько мыслей теснится в его голове. Рядом стоит Хэ Ру, одну руку он засунул себе в рот, другая лежит на плече у отца. Он озирается и видит: все вокруг, и даже как будто отец, плачут. Нет, Хэ Ру ничего не может понять, блестящие глаза его от удивления становятся совсем круглыми.
Пуп сидит неподвижно. Ладонь Хэ Ру, маленькая, прохладная, лежит на его плече; пальцы, мягко касаясь кожи, двинулись вдоль плеча, и вот уже рука сына обнимает его за шею. Нет, сдержать свои чувства он больше не в силах. Слезы бегут по щекам. «Хэ Ру, сынок, осиротел ты, остался без мамы. Ты еще мал совсем и этого понять не можешь. Мы схоронили ее вон там, под сосной, на берегу ручья. Успокоилась, бедная, заснула навек. Ты вырастешь и со временем забудешь ее лицо…» Он обнимает сына, прижимает его к себе. Хэ Ру, не понимая ничего, прячет лицо на груди у отца и застывает молча.
…Лиеу умерла шесть дней назад. Лишь три дня проболела она. Тхе обежал, как говорится, все дороги, из уезда прислали нужные лекарства. Но ничего не помогло. Сам Пун был в отлучке, ходил по деревням, уговаривая народ сдавать ружья солдатам дядюшки Хо. Когда он вернулся, Лису говорить уже не могла. Она взяла только его за руку, из глаз ее полились слезы; потом он увидел: она уже не дышит.