Дни тянулись как блестящая цепь из одинаковых звеньев, но иногда наступал такой, что был не похож на другие. В один из таких дней по селу пронеслась печальная весть о том, что везут замерзшие во льдах тела пастухов, отправившихся на поиски пропавшего скота. Тела погибших везли через Ури в родной аул. Отец распорядился доставить их со всеми почестями до самого дома. Он организовал общий молебен и вместе со всем населением, оплакивавшим тяжелую утрату, вышел навстречу траурной процессии. Лошади медленно везли своих хозяев, погибших пастухов, их тела были завернуты в черные бурки * и уложены поперек седла. Глядя на эту печальную картину, я произнес: «Неужели мы не можем взять их в дом, положить у огня и отогреть, чтобы они снова ожили?..» Бесполезно! Мой слабый голос заглушили монотонные молитвы и причитания взрослых. А траурное шествие, не останавливаясь, двигалось вперед.
Спустя некоторое время правительство перевело отца в Кази-Кумух, столицу ханства. Жена хана, знаменитая красавица Мури, была моей тетей. Хотя хана и его жены уже давно не было в живых, мы жили в их старом, похожем на крепость доме, а по праздникам ходили на их могилы. Кази-Кумух был первым населенным пунктом городского типа, который я увидел. Он располагался по берегам красивого озера, в котором отражалось кольцо суровых темных гор. Говорили, что оно очень глубокое. И я подумал про себя: «Если бы воин со своим знаменем захотел перейти это озеро, то оно бы накрыло и его и высокое знамя». Это была самая большая глубина, какую я мог себе представить, так как я не видел прежде другой воды, кроме небольших быстрых рек, стремительно падающих с гор.
Еженедельно по четвергам на большой площади у озера открывался базар, удивительное, замечательное зрелище. Отовсюду стекались сюда люди. Это была пестрая толпа желающих продать свои изделия и приобрести необходимые им вещи. Здесь можно было купить лошадей, овец, дрова и уголь, седла и оружие, а также посуду, ковры, разноцветные платки, диковинные пряности, еду и фрукты. Трудно себе представить товар, даже самый редкий, который нельзя было бы найти на этом рынке. «У нас можно купить все, даже птичье молоко»,— говорили не без гордости жители Кумуха. На своих повозках, запряженных волами, приезжали сюда кумыки и продавали красивые платья. Из Среднего Дагестана, из Аварии, приезжали хоточинцы {15}. Их ослы были навьючены изюмом и виноградом, который рос на предгорных склонах. Они же привозили сюда корзины, полные превосходных персиков. Эти светловолосые, жилистые, загорелые ребята всегда были настроены на веселый, шутливый лад. Их жизнерадостные улыбки, лихо надетые набекрень папахи, тонкие талии и кинжалы на поясе производили впечатление. Заработав на фруктах несколько рублей, они тут же пропивали их и возвращались домой с пустыми карманами.
Сквозь эту пеструю, кричащую, смеющуюся толпу шел в один из четвергов нукер {16} моего отца, ведя за руку маленького, большеглазого, счастливого мальчика: это был я. Он сопровождал меня по поручению отца до дома почтенного диван-бека {17}, который пригласил нас в гости. Дорога, к моей огромной радости, проходила по самому центру базара. Сияло солнце, а мне уже было целых пять лет!
Чтобы по-настоящему понять мою радость, надо, разумеется, знать, что я обычно сюда не ходил. Всего один-единственный раз мама взяла меня с собой на базар, но с тех пор ни разу. Объяснялось это тем, что ловкие продавцы, желая польстить маме, начали расхваливать меня на все лады: «Какой чудный ребенок! Да благословит Аллах мать, родившую тебя! Какая осанка, какие глаза! Настоящий сокол!» Все это испугало маму. Хотя в глубине души она не считала эти похвалы преувеличенными, однако боялась, что я стану открытой мишенью для недобрых взглядов. Правда, я постоянно носил оберег от сглаза. Это был амулет из самшита, вшитый в мою черкеску в виде сжатой руки с двумя вытянутыми пальцами. Но разве можно было быть уверенной, что такой маленький талисман сможет оказать сопротивление такой большой толпе людей? Поэтому и оставались врата этого рая так долго закрытыми для меня. По-видимому, нукер Рамазан, сопровождавший меня тогда, ничего не знал об опасениях моей мамы.
Как только нас заметили веселые хоточинцы, тут же окружили меня и начали задавать тысячу вопросов. Они спросили о здоровье наиба, ведь он тоже был аварцем, чем они очень гордились. Они непременно хотели угостить сына своего уважаемого земляка чем-нибудь вкусненьким из своих корзин и настойчиво спрашивали меня, чего же мне больше всего хочется. Не растерявшись, я попросил немного птичьего молока и в ответ услышал неудержимый доброжелательный хохот: «Какой шутник! Какой умный ребенок! Он тоже добьется многого в жизни, как и его отец. Да продлит Аллах его годы!» Птичьим молоком здесь, конечно, и не пахло, но вместо него я получил целую кучу тIин, чудесных маленьких, нежных клубней бутеня {18}, которые я положил в карман. Мои сияющие глаза с благодарностью смотрели на щедрых хоточинцев.