«Какое все это имеет значение?»
Она вышла из комнаты и, полусонная, направилась в свой номер, где разделась и забралась в душевую кабину. У нее подкосились ноги, поэтому Церера присела на край поддона и уткнулась лбом в сложенные руки.
Бьющая по телу вода быстро смыла с нее всякое представление о себе.
Возможности человеческого тела и разума далеко не безграничны – они больше, чем мы можем себе представить или ожидать, но зачастую их все-таки не хватает. Мы способны продолжать начатое одним лишь усилием воли, без еды, без отдыха, без поддержки, но только до определенного предела. И в конечном счете вынуждены в какой-то момент с содроганием остановиться, и наши несчастные измученные тела и души будут искать возможности отдохнуть.
Так что Церера так и горбилась на краю душевой кабинки с открытыми, но невидящими глазами, и вода била по ней так долго, что в конце концов стала причинять боль. Она кое-как дотянулась до крана, чтобы выключить ее, после чего завернулась в полотенце, выползла из ванной комнаты и легла прямо на пол спальни. Дверь в номер была закрыта, и никто не пришел проведать ее – наверняка предположив, что она решила как следует отдохнуть после ночи, проведенной в кресле.
Только когда вода на теле остыла, заставив ее поежиться, Церера наконец кое-как вытерлась. Потом машинально оделась, надев те же вещи, которые носила уже и день, и ночь, не обращая внимания на свежую одежду в сумке. Закончив, натянула туфли, открыла дверь номера и направилась к выходу из «Фонарного дома». Со стороны сестринского поста смутно доносились едва различимые голоса, в которых звучали тревога и озабоченность, но в этом не было ничего необычного, и она не стала задумываться, что там происходит, равно как и не обращала внимания на свои мокрые волосы и боль в спине, плечах и ногах. Она была одновременно и Церерой, и какой-то совершенно отдельной сущностью – созданием, лишенным всех функций, кроме наиболее жизненно важных, сознание которого отступило в какой-то укромный безопасный уголок где-то глубоко внутри. Хватало и того, что она могла одну за другой переставлять ноги и была способна двигаться дальше, хотя не взялась бы сказать, что побудило ее так поступить.
Перед ней простиралась тропинка, ведущая в лес, и с голой ветки над ней одноглазый грач внимательно смотрел, как она ступила на нее сначала одной ногой, а потом другой. Подобно дрессированному хищнику, следящему за перчаткой сокольничего, грач плавно перелетал от дерева к дереву, всегда оставаясь чуть впереди Цереры, наблюдая за ее продвижением и отрывисто каркая лишь тогда, когда она проявляла признаки нерешительности. Крик птицы, резкий и требовательный, пронзал окутывающий Цереру туман, притупляя ее восприятие окружающего мира. Грач нацелился клювом на то, что происходило позади нее – лес смыкался у нее за спиной, ветви деревьев тянулись друг к другу, заслоняя небо, а их корни прорывались на поверхность земли, образуя барьер из перепутанных древесных побегов, с которого сыпались дождевые черви и жуки.
Но Церера не испугалась. Она не хотела возвращаться – во всяком случае, в тот мир, в котором присутствовала лишь оболочка ее ребенка. Где бы ни обитала теперь душа Фебы, но только не в нем. Для того чтобы Церера вновь стала сама собой, а мир опять обрел цельность, требовалось вернуть ту часть Фебы, которая была украдена; а если это было невыполнимо, то Церера не хотела жить дальше. Это было слишком уж трудно, и она не могла помочь своей дочери, просто читая ей сказки в надежде, что та наконец услышит их и как-то отреагирует, поскольку не было той Фебы, что способна отреагировать. Церера с таким же успехом могла бы рассказывать свои истории пустому колодцу или выть их в жерло пещеры. От нее требовалось нечто большее, поскольку что-то отняло у нее дочь. Если она не сможет заставить это «что-то» сдаться и вернуть Фебу, то просто погибнет на пути к этой цели, и это будет только к лучшему.
Когда Церера остановилась перед старым домом, лес позади нее уже превратился в непроходимую чащу из стволов и ветвей. Она двинулась вдоль сетчатой ограды, пока не нашла место, где та отвалилась от столбов, и проскользнула в просвет. Теперь она шла по краю того разбитого в низине сада, из которого Дэвид в книге – и кто знает, может, и в жизни или в самом конце ее – попал в некое иное царство. Табличка на столбе предупреждала о недопустимости порчи старой каменной кладки, но Церера видела нацарапанные на стенах граффити, оставленные читателями в то время, когда сюда было проще попасть.