Глядя на зернистую обветренную породу у себя под ногами, Найл словно находил подтверждение тому, что это следы невиданной силы извержения, погубившего когда-то в округе все живое.
В трех десятках миль к югу, прямо по курсу, неразличимые в ночном небе, высились башни паучьего города. С той поры как Найл вышел из города, минули примерно сутки. Почти все это время он провел под землей. Вдыхать прохладный ночной воздух было на редкость приятно.
Ближе к подножию горы идти стало легче. Вдоль спешащего низиной бурного потока они добрались до рощи из берез и ясеней. И хотя никакой тропы по-прежнему не было видно, хамелеоны прокладывали путь с безошибочной уверенностью старожилов, знающих в этих местах каждый камень и бугорок. Теперь они шагали по шелестящему слою листвы. И вот совершенно неожиданно впереди открылся подъем, что ведет ко входу в их пещеру. Найл почувствовал себя так, как будто вернулся домой.
Группа путников, возвратясь из подобного странствия, непременно попадала бы спать. А вот хамелеоны лишь тихо сидели на ковре из сухой листвы — кто прислонясь к мшистым стенам, кто просто так — и расслаблялись. Найл подавил в себе желание улечься, предпочтя изгонять усталость сидя. Уже через полчаса она схлынула, сменившись умиротворенным спокойствием.
В животе заурчало (ел-то уж сколько часов назад). Видимо, это его ощущение передалось остальным. Не успел Найл подумать, как пещера пришла в движение и через минуту-другую ему поднесли тот самый сосуд с водой. На этот раз земляной привкус доставлял такое же удовольствие, как дома доставил бы бокал меда; все равно что излюбленный привкус ванили, которую дворцовые повара клали в выпечку. Даже мелкие зеленые былинки, что плавали на поверхности, добавляли пикантности, как, скажем, кусочки мякоти в апельсиновом соке. От питья разом унялись и голод, и жажда. Открылось и еще кое-что. Питье словно сближало его с остальными, как будто сплачивая умы воедино. Можно сказать, вино причастия.
Что особенно удивительно, так это то, что хамелеоны совершенно не склонны ко сну. И дело тут не в одной лишь внутренней безмятежности, а еще и в том, что умы у них нераздельно взаимосвязаны, так что они все время друг друга сознают. Человек, засыпая, постепенно перестает воспринимать внешний мир. И вообще, бодрствование можно определить, как сознавание происходящего вокруг. Мысленная взаимная поддержка не дает хамелеонам заснуть точно так же, как детям, — общий азарт на каком-нибудь шумном празднике.
Потому находиться здесь с хамелеонами было примерно то же самое, что уютно сидеть у огня в компании друзей, общаться с которыми и приятно, и бесконечно интересно.
В этот момент внимание Найла привлек звук, напоминающий невнятную и отдаленную человеческую речь. Оказалось, он исходит от старшего из хамелеонов. В его лбу открылся «рот», откуда и доносились эти самые звуки. Но они странным образом сливались, отчего впечатление было такое, будто слушаешь эолову арфу.
Вот досада: совершенно ничего не понять.
Тут, словно в ответ, звуки стали отчетливыми и чистыми. Только ясно было, что это не язык людей. Звуки по большей части напоминали скрип сучьев на ветру, с той разницей, что они не повторялись, а звучали больше как ноты в медленной музыке. Причем ноты, извлекаемые не одним инструментом, а прихотливая гармония целого ансамбля. Хамелеоны явно пытались что-то донести. Но что именно?
Едва задумавшись, Найл разобрал, что к чему. Язык они использовали не так, как используют его люди, где слова выкладываются на манер домино. Слова у хаме-хамелеонови были своего рода музыкой. Но в отличие от музыки человеческой, значения которой расплывчаты, их язык был вполне конкретен. Он исходил из их совокупного опыта и этот опыт передавал.
Приобщась к этому опыту, Найл разом понял, что хамелеоны по-своему все же подобны людям. Так же как и у людей, дни у них проходят во всевозможных заботах. Им, как хранителям здешних мест, надлежит ежедневно совершать обход — поодиночке или парами, — обеспечивая связь с деревьями, кустами и всяческой живностью: кротами, земляными червями, змеями, лягушками, ящерицами. Эти создания в силу неразумности живут между собой невнятно, в некоем полусне. Задача хамелеонов — служить им эдаким мостиком, заставляя сознавать друг дружку, обеспечивать неброское единение, которое передается от всего всему: от клещей и личинок — мышам-полевкам и белкам, от водоплавающих — пернатым.
Так что людское представление о природе как о чем-то полном конфликтов и противостояний — не более чем заблуждение. И в натуре хамелеонов создавать гармонию, точно так же как музыкант интуитивно стремится создавать красивые звуки.