От нелепого выкрика картина истаяла, и он опять очутился в пещере.
Вид меркнущей луны дал понять, что ночь уже на исходе; пора бы и двигаться в путь. Однако мысль Найла оказалась услышана, и когда он собрался вставать, старший из хамелеонов сказал, что не одобряет его затеи идти при свете дня: слишком опасно. Лучше внять совету и дождаться наступления темноты.
Найл пояснил, что времени в обрез:
«У меня болен брат, и я должен найти ему снадобье».
«Но людям нужен сон, — последовал ответ. — Безопаснее спать здесь, чем снаружи».
Найл попытался объяснить:
«Но мы спим, лишь когда устаем. А я не устал».
«Это потому, что ты находишься среди нас— К Найлу обращались как бы от единого лица. — Когда окажешься один, почувствуешь усталость».
Найл нутром чуял, что так оно и будет. Но сна и вправду не было ни в одном глазу.
Сложность заключалась в том, что хамелеоны никогда не испытывали сонливости. Утомившись, они просто делали передышку, пригубляя при этом свою изумительную зеленоватую чудо-воду. А их интерес друг к другу, взаимное приобщение к мыслям и чувствам соплеменников делали такое понятие, как сон, просто неуместным.
Еще никогда Найл не сознавал с такой ясностью: люди уходят в сон оттого, что напрочь между собой разобщены.
«Покажи, как ты засыпаешь», — обратились к нему.
Просьба странноватая, но Найл решил не противиться.
Он закрыл глаза и «пошел ко дну», как будто погасил свет в спальне.
Что удивительно, сонливость объяла быстро и легко. Продолжительность дня у человека в среднем шестнадцать часов, а Найл этот порог превысил уже с лихвой. Поэтому биоритмы привычно взялись за свое. Хотя и не совсем удобно засыпать с дюжиной деликатных наблюдателей в твоей голове.
В результате тело погрузилось в приятную дремоту, хотя сознание осталось бодрствовать.
Обычно при засыпании мысли и образы перестают соответствовать своему прямому назначению и принимаются вольно блуждать, теряя направленность. Как будто бы управляющий сознанием уходит с поста, пуская все на самотек, покуда его не сменяют сны. Теперь же, с поддержкой хамелеонов, сознание у Найла оставалось на посту, наблюдая, как ум впадает в беспорядок. Мысли бестолково кружились, то и дело так же наобум сталкиваясь. Странно и вместе с тем забавно, будто в какой-нибудь примитивной комедии.
Найл пошел на поводу у веселого легкомыслия. Вот он учуял приятный запах вроде того, что доносился с кухни во дворце. Мать тогда устроила его сестрам вечеринку, а те наприглашали своих друзей из детского квартала, что на другой стороне реки. Повара там превзошли себя всевозможной выпечкой, пирожными, да еще и разноцветной сладкой ватой — комьями тончайших волокон из карамели, восхитительно тающими на языке. Были и напитки, тоже разноцветные и вкуснющие; Найл таких раньше и не пробовал.
В этот момент он ощутил что-то вроде притиснутых к голове рук, которые бережно вытянули его обратно в сознание. Он, как видно, излишне углубился в воспоминания о вечеринках и мог действительно уйти в омут сна. Хамелеоны почувствовали, что Найл теряет внимание, и легонько подтолкнули его в сторону бодрствования.
Он по-прежнему зависал на размытой границе между сном и пробуждением. Сон утягивал за собой, словно нетерпеливый ребенок, и Найл опять поддался, поплыл. Едва это произошло, как вернулся сладкий запах.
Он стоял на какой-то улице, пестрящей полосами зеленого, синего, желтого. По сторонам — большущие кульки-здания, тоже в яркую полоску. Вокруг — такая же полосатая равнина в синих изломах каких-то гор. Небо бледно-голубого цвета, в сполохах странного вида молний.
Сладостью веяло из трещин в мостовой, откуда запах всходил плавными клубами. Тут и там виднелись большие лужи — как будто недавно прошел дождь, — только лужи те были яркие, разноцветные: желтые, малиновые, фиолетовые. На дождевую воду не похоже.
Пейзаж был совсем как наяву, незыблемый, словно земля под ногами. Встав на колени, Найл прижался к мостовой пальцами. И в самом деле твердая, точно сделанная из какого-то цветного камня с параллельными полосками разной ширины — где в дюйм, а где и в полметра. Один надтреснутый камешек лежал непрочно, и Найл, выковырнув его ногтем, сунул в рот. Камень был, надо сказать, сладкий, но зубам не поддавался, и Найл его вскоре выплюнул.
Удивительно то, что он при этом сознавал: это ему снится. Возникало восхитительное чувство безудержной свободы. Но и тревога была: а где же в этом странном городе люди?
Он решил дойти до ближнего «здания» (что-то вроде кособокой башни с подобием не то двери, не то прохода сбоку), до которого было с четверть мили. Но вот уж десять минут как шел, и не меньше половины расстояния должно быть покрыто, а строение все не приближалось.