Впрочем, Белли это волновало мало – у старого адмирала и своих забот хватало. И день, когда подготовка закончилась и флот отправился в поход через белое безмолвие, показался ему воистину славным. В этот день он смог наконец отдохнуть…
Откровенно говоря, хоть каким-то боком контачить с Аргентиной Лютьенс не собирался. С учетом танкеров снабжения, для первого этапа похода ему топлива хватало с запасом. Но, увы, человек предполагает, а погода располагает. И очередной шторм, широкой полосой идущий навстречу, было не обойти. Восемь-девять баллов – это, конечно, не смертельно, линкоры проломились бы через них без особых проблем, да и крейсера с авианосцами, пожалуй, тоже. Вот только как быть с эсминцами, которые если не потопит, то покалечит? Транспортным кораблям и танкерам тоже достанется, это уж с гарантией. Не тот случай, чтобы лишний раз рисковать. Оставалось укрыться, и выбор мест не баловал разнообразием. Фактически оставалась только Аргентина, занимающая большую часть побережья. Хорошо еще, что в этой стране диктаторов и переворотов к немцам относились с немалым пиететом, а стало быть, лишних проблем не ожидалось.
Аргентинские моряки, ни шатко, ни валко тянувшие лямку на главной военно-морской базе Аргентины, Пуэрто-Бельграно, от этого визита пребывали, наверное, в состоянии глубокого шока. В самом деле, им было, от чего ронять челюсти. Ты живешь спокойно, вдали от мировых потрясений, и самые грозные корабли, которые ты видишь, это два вконец устаревших дредноута американской постройки, принадлежащие твоему собственному флоту. И когда вдруг в порт, не спрашивая разрешения, вваливается чертова дюжина линейных кораблей, половина из которых вдвое больше любого аргентинского, а остальные просто больше, то жить становится весьма интересно. В смысле, жить, а не умереть. И это притом, что кроме линкоров здесь еще куча кораблей поменьше. И артиллеристы береговых батарей, трусы проклятые, даже не попытались сыграть боевую тревогу. Сообразили, видать, что в этой ситуации жить им ровно до того момента, как линкоры развернут башни. В общем, невесело.
Хорошо еще, что немцы не пытались ничего захватывать – они всего лишь хотели переждать бурю. Хотя, если бы захотели, их возможностей вполне хватило бы, чтобы разгромить аргентинские вооруженные силы походя, не отрываясь от завтрака. Но адмиралу Лютьенсу не нужна была Аргентина, ему всего-то требовалась укрытая от ветра стоянка. И, так как разместить всех в Пуэрто-Бельграно возможности не было, пришлось увести часть кораблей в расположенный неподалеку, на берегу живописной и весьма удобной бухты городок Баия-Бланка. Эту группу Лютьенс возглавил лично, просто потому, что к моменту, когда он принимал решение, «Шарнхорст» оставался единственным линкором, еще не вставшим на якорь.
Баия-Бланка по местным меркам считался вполне себе городом. На взгляд же привыкшего к городам Европы Лютьенса, он казался разросшейся до безобразия деревней. Хотя, конечно, было в этом месте какое-то очарование. Как если бы заглянул в позавчера.
Лютьенс в Аргентине раньше бывал. Колесников – ни разу, и ему пришлось опираться на знания и восприятия прежнего хозяина этого тела. Получалось, увы, несколько однобоко. Во-первых, адмирал бывал в куда более крупных городах. Во-вторых, Колесников смотрел на Аргентину с высоты двадцать первого века, где телевидение и интернет ухитрялись, стирая одни границы, незаметно проводить новые.
Поэтому реальность аргентинской провинции оказалась несколько отличной от его ожиданий. Городок выглядел мрачной смесью былой роскоши и актуальной нищеты. Чувствовались немалые денежные вливания, когда лет сорок назад Аргентина была одним из мировых лидеров по производству говядины и прочей сельхозпродукции, что позволяло жить, мягко говоря, небедно. Однако и следы последовавшего упадка, когда более технологичный подход США и Канады вытеснил не успевших перестроиться и двинуться в ногу со сменившейся эпохой аргентинских магнатов, тоже резали глаза. Словом, здесь можно было увидеть рядом и великолепные, но пришедшие в упадок дома, хозяева которых уже не могли поддерживать их в должном состоянии, и лачуги, изначально такими бывшие. Все это придавало городу довольно грустный колорит и наводило на тяжелые мысли о вечном.