— Курите…
Мишка хоть не курил, однако папиросу из вежливости взял и даже зажигалку вынул с фасоном.
Антонов открыл свой маленький блок-нот, глянул в него боком — закрыл. Обвел глазами усталыми помещение и остановился взглядом на маленьком телеграфисте.
И долго, долго смотрел он, как раскуривает Мишка, и глаза его — под огромными, очками — затянулись влажными пятнами.
— Ну, — сказал Мишка, передвигая ухарски папиросу в уголок рта.
— Вы соединены с Кремлем?
— Да… с Кремлем!
— Попросите к аппарату тов. Троцкого!
— Попросите к аппарату тов. Троцкого. — сыпит Мишка, а в душе — кошки скребут:
— Эх, мамка, посмотрела бы ты сейчас на твоего Мишку!
…тюрьмы разгружены… всего… необходимо пересмотреть.
… срочные распоряжения…
Переговоры продолжались полчаса.
На прощанье Антонов крепко пожал Мишкину руку, высыпал на клавиши Юза папиросы и» портсигара и поднялся:
— Наклеете весь разговор на бумагу и принесете мне… сами! Вы знаете, где я нахожусь?
— Знаю!
Антонов надвинул глубже шапку, запахнулся в широкие полы дохи и медленным шагом вышел из помещения.
Не успел он и двери захлопнуть за собой, а Васька — тут, как тут:
— Ну что?.. Ну, как?
— До-о-обрый! Папиросами угощал и попрощался за руку. Совсем не страшно. Ну, ты…
— Васька! Выйди, пока!..
— Чего?
Мишка нахмурился, сдвинул брови и произнес значительно:
— Все, что я передавал здесь, останется между нами — мною, Троцким и Антоновым, и ты не должен знать, о чем переговоры шли — мал еще.
— Ладно! — согласился Васька, хотя по лицу его было видно, что такое недоверие здорово зацепило его. — Ты только скажи мне, что там говорил Троцкий в рассуждении буржуев?
— Ну, не вертись тут, — хмуро оборвал его Мишка, — тут революционное дело, государственная тайна, можно сказать, а он вертится. Выдь-ка за дверь, да присмотри там за порядком!
Васька надулся, рассердился, но вышел.
А Мишка, наклеив ленту на чистые телеграфные бланки, и, отдав кое-какие распоряжения своему заместителю, двинул на седьмую линию.
Ночь темная. Пути жуткие.
Платформы — глухие, пустынные.
На все платформы — одно желтое пятно — один бессонный фонарь станционный.
Идет Мишка, спотыкается, рукою наган нащупывает, а сердце лижут холодные языки страха.
— Стой! — вынеслось из темноты угрожающе и следом за окриком брякнул затвор.
— Свой!
— Кто свой?
— Политконтролер вокзальной почты!
— Пропуск?
— Постоянный!
— Куда?
— На седьмую!
— Пожди — не пройдешь! С постоянным не пройдешь на седьмую!
— Чего не пройдешь?
— Не пройдешь, говорю, без пропуска! Особый надо!
— Да мне Антонова немедля надо… Срочное дело!..
— Пожди!
— А ну тебя к черту! — рассердился Мишка и полез под вагон.
Сзади оклик, другой и следом — выстрел.
Глухой.
Перронный.
Но выстрелов по ночам много, выстрелы теперь в городах, все равно, что кашель прохожих и к выстрелам привыкли.
А вот и седьмая.
От быстрых прыжков через рельсы и от бешеного бега под вагонами у Мишки захватило дух и сердце забилось зайцем.
У вагона остановился, отдышался, поправил шапку. Вклещился в поручни руками, на руках подтянулся и навалился, — мокрый и потный на дверь.
— Куда?
— К Антонову-Овсеенко!
— В чем дело?
— А вот… тут надо передать разговор… ленту передать надо!
— Ну, хорошо… дайте мне. Я передам!
— Не могу. Приказано лично и в собственные руки!.
— Чудак! да я ж секретарь Антонова, можете пер…
— В чем дело? Что за спор? — из купе показалась голова Антонова-Овсеенко.
— К вам… Разговор с тов. Троцким принес!
— А?.. Принесли?! Хорошо. Спасибо!
— Больше ничего? — спросил Мишка.
— Да… пока ничего, а впрочем — подождите…
Мишка остановился.
— Вам что-нибудь дают в конторе?
— Да нет!.. Вот ботинки посылочные раздали, а скоро мануфактуру раздавать будем… Насчет еды плоховато…
— Провизии, значит, нет?
— Пока нет… Но только — конечно — провизия будет вскорости… Главное, не унывать чтобы!
Антонов повернулся к секретарю и сказал:
— Дадите ему консервы и галеты… А вы придете завтра утром — он вам даст ордер на консервы и галеты.
— И Ваське?
— А кто этот Васька?
— Помощник мой! Дельный парнишка!