Шел дождь.
Юрка лежал на подоконнике и с большим интересом наблюдал, как лопаются водяные пузыри, выскакивающие белыми — выкаченными — глазами мути на поверхности луж.
Интересное занятие, по всем признакам, обещало затянуться на весьма продолжительное время, если бы внимательный Юркин глаз не заприметил у водосточной трубы оборванного малыша, который очень смешно подпрыгивал на своих коротеньких ножках и, выбивая зубами лихорадку, свирепо дул в посиневшие руки, сложенные перед носом в жалкую горсточку.
— Эй, что ты делаешь? — окликнул его Юрка.
Малыш приподнял голову вверх и высунул было до половины свой язык (в виде ответа, или по другим причинам — неизвестно) но, очевидно, раздумав, тотчас же втянул его обратно и, щелкнув зубами, прохрипел жалобно:
— Мопсом меня звать… Беспризорник я…
— Мопсом? — удивился Юрка — разве ты собака, что так зовешься?
— Это — по уличному так, а в общем — Колькой кличут… Колькой Киселевым… Не слыхал, наверно?… Да где ж тебе слыхать! Ты мне вот что скажи — по душе только: папиросы, нет ли папироски у тебя? С утра не курил сегодня!..
Юрка удивленно открыл рот и полез пальцем в нос.
— Ты, значит, куришь по настоящему?… Такой маленький, да ведь это же вредно… Очень вредно… Ты не кури, слышишь?… Мальчикам нельзя курить!
— Холодно — вот и курим — сказал Мопс, — и вообще согревает оно мозгу человеческую и в грудях от него теплеет, дым-то: горячий он… Наберешь его в грудь и — держишь… Хо-ро-шо!
Мопс щелкнул зубами и деловито осведомился:
— А на счет шамовки? Не имеется случайно? Хлебца там или еще чего?
— Надо у бабушки спросить, — сказал Юрка и, взглянув на Мопса, подмигнул ему левым глазом — ух, смешная?…
— Кто? — поинтересовался Мопс.
— А бабушка… Да ты лезь сюда, — пригласил Юрка Мопса, — давай-ка руку… Гимнастику знаешь?… Ну?…
Мопс нерешительно подошел к открытому окну, потоптался на месите и, не обращая никакого внимания на протянутую руку Юркиной помощи, погрузился в глубокое размышление.
— Ну же — нетерпеливо крикнул Юрка, — лезь, быстро!
— А…
— Два…, Говорят лезь, — значит… Вот несознательность… тоже… Лезь, — торопил Юрка, — ну и тяжелый же ты — делился он впечатлениями, втаскивая Мопса за руку в комнату.
— Это ботинки мамкины, покойницы… Ботинки чижелые — оправдывался Мопс…
…Прошло не более пяти минут, а Мопс уже расположился в комнате и уплетал за обе щеки принесенный Юркой хлеб с хрустящими, вкусными шкварками.
— Ты себе ешь… Не стесняйся! — подчевал радушно Юрко, мало будет, еще принесу…
— Хватит… Мы не привычные, чтобы по многу… От больших кусков кишка может лопнуть…
— Какая?
— А гузеная, какая ж еще?… Ты про кишку не слыхал, поди?… Видишь ты, а у человека есть она — кишка, значит… Пищу пропустить наскрозь, иль для других надобностей… а только есть!
— А желудок?
— Нету… Кишка только есть в человеке…
Начался спор.
Беседа приняла настолько оживленный характер, — что бабушкины любопытные уши, желая узнать с кем это спорит Юрка, пришли в комнату.
— Что это?.. Батюшки-светы, да никак… это что за новость? Откуда ты? Что тебе тут надо?
— Я… я… Мопс! — забормотал испуганно Мопс и вскочил на ноги, приготовляясь в крайнем случае смазать хорошенько лыжи.
— Тьфу ты, — плюнула бабушка, — и в кого только такой самоправный мальчишка родился… Зачем ты его впустил сюда?
Юрка с сожалением посмотрел на бабушку и степенно ответил ей:
— Вы не волнуйтесь, бабушка, это беспризорный. То есть раньше был беспризорным, а теперь он останется жить со мной!
Все это было сказано с непоколебимой твердостью и достаточной внушительностью.
— Что?
Бабушка сделала такие глаза, которые менее всего нравились Юрке, и, кашляя и перхая, закричала хрипло:
— Вон!.. Вон… Сейчас же вон… Да ты что это? Ты с ума сошел?
— Ничуть…
— Для беспризорных дома есть, для них…
— Это для других, а для Мопса найдется у нас место и все равно — емно уж и гроза начинается!
Действительно, — в летних сумерках плавало тяжелое дыхание близкой грозы, а редкие вспышки молнии оголяли мрак до синевы.
— Уходи… Уходи, — кричала бабушка, наступая на Мопса, — поел и — хватит! Пошел, пошел! Нечего тут!
— Бабушка, — завизжал Юрка, — я ему дал честное пионерское слово, что он останется…
— Тьфу! Тьфу ты, озорной мальчишка… Да ты это что? Ты в своем доме, чтобы так распоряжаться?