— Человек, — сказал один на языке, в котором Нуньес едва узнал испанский. — Это человек — человек или дух, вышедший из скал.
А Нуньес подходил уверенным шагом юноши, вступающего в жизнь. Старые сказания о затерянной долине и Стране Слепых всплывали в памяти, и в мысли вплеталась припевом старая пословица:
«В Стране Слепых и кривой — король».
«В Стране Слепых и кривой — король».
Очень учтиво он поздоровался со слепцами. Он с ними говорил, а сам глядел в оба.
— Откуда он, брат Педро? — спросил один.
— Вышел из скал.
— Я пришел из-за гор, — сказал Нуньес, — из страны за горами, где люди — зрячие. Из окрестностей Боготы — города, где живут сто тысяч человек и который тянется так далеко, что глазу не видно, докуда.
— «Не видно, — повторил про себя Педро. — Глазу не видно…»
— Из скал, — подхватил второй слепец. — Он вышел из скал.
Их одежда, примечал Нуньес, была странного покроя, и у каждого сшита по-своему.
Они напугали его, двинувшись разом навстречу, каждый с вытянутой вперед рукой. Он отпрянул на шаг от этих наведенных на него растопыренных пальцев.
— Поди сюда, — сказал третий слепец, подступив к нему так же на шаг, и мягко обхватил его.
Слепцы держали Нуньеса. Ни слова не добавив, они принялись его ощупывать.
— Осторожно! — крикнул он, когда ему ткнули пальцем в глаз. И убедился, что глаз с трепещущими веками кажется им странным. Они ощупали его глаза вторично.
— Странное создание, Корреа, — сказал тот, кого звали Педро. — Какой у него жесткий волос! Как у ламы.
— Шершав, как скалы, породившие его, — сказал Корреа, ощупывая небритый подбородок Нуньеса мягкой, чуть влажной рукой. — Может быть, потом он станет глаже.
Нуньес слегка противился обследованию, но слепые цепко держали его.
— Осторожно! — повторил он.
— Говорит, — сказал третий. — Это, конечно, человек.
— Ух! — крикнул Педро, ощупывая его жесткую куртку.
— Итак, ты пришел в мир? — спросил Педро.
— Пришел из мира. Из-за гор и ледников; прямо из-за тех вершин, что на полдороге к солнцу. Из большого, большого мира, который простерся на двенадцать дней пути, до самого моря.
Они как будто и не слушали его.
— Наши отцы говорили нам, что человек может быть сотворен силами природы, — сказал Корреа: — теплом, влагой и гниением, да, гниением.
— Отведем-ка его к старейшинам, — предложил Педро.
— Сперва покричим, — сказал Корреа, — чтобы нам не напугать детей. Ведь это — чудище.
Они стали кричать, а Педро пошел впереди и взял Нуньеса за руку, чтобы повести его к домам. Нуньес отдернул руку.
— Я же зрячий, — сказал он.
— Зрячий? — переспросил Корреа.
— Да, зрячий, — повторил Нуньес, обернувшись к нему, и споткнулся о ведро Педро.
— Его чувства еще несовершенны, — сказал третий слепец. — Он спотыкается и говорит бессмысленные слова. Веди его за руку.
— Как хотите, — сказал Нуньес и, усмехнувшись, дал себя вести.
Как видно, они ничего не знают о зрении. Ладно, придет время, он им покажет, что это за штука!
Послышались возгласы, и он увидел толпу, собравшуюся на главной улице.
Эта первая встреча с населением Страны Слепых обернулась для него тяжелым испытанием нервов и терпения — куда более тяжелым, чем он ожидал. Деревня была больше, чем казалась ему издалека, а штукатурка домов выглядела еще несуразней. Дети, мужчины и женщины (он с удовольствием отметил, что иные женщины и девушки были хороши собой, хотя глаза и у них были закрыты и вдавлены) обступили его толпой, хватали, ощупывали мягкими ладонями, обнюхивали, вслушивались в каждое слово. Все же многие девушки и дети пугливо сторонились его. Да и в самом деле голос его был резок и груб по сравнению с певучими голосами слепцов. Его совсем затолкали. Три его проводника с видом собственников не отступали от него ни на шаг и беспрестанно повторяли:
— Дикий человек со скал.
— Богота, — сказал он. — Богота. За горным хребтом.
— Дикий человек говорит дикие слова, — пояснил Педро. — Вы когда-нибудь слышали такое слово — «богота»? Его ум еще не сложился. Речь у него только в зачатке.
Маленький мальчик ущипнул его за руку.
— Богота, — передразнил он.
— Да. Город, не то что ваша деревня… Я пришел из большого мира, где у людей есть глаза, где люди видят.
— Его имя — Богота, — решили слепцы.
— Он спотыкается, — сказал Корреа. — Когда мы шли сюда, он два раза споткнулся.
— Отведем его к старейшинам.
Его вдруг втолкнули через дверь в комнату, где было темным-темно и только в дальнем углу слабо тлел огонь. Толпа ввалилась за ним, закрыв последний доступ дневному свету, и Нуньес с разлету грохнулся прямо на вытянутые ноги сидящего человека. Еще кого-то его вскинутая рука, когда он падал, задела по лицу. Он ощутил под ладонью что-то мягкое, услышал сердитый окрик и с минуту отбивался от множества схвативших его рук. Получилась какая-то односторонняя драка. Он понял свое положение и затих.
— Я упал, — сказал он. — У вас тут не видно ни зги.
Наступило молчание, как будто невидимые люди вокруг старались понять его слова. Потом послышался голос Корреа:
— Он лишь недавно сотворен, он спотыкается при ходьбе и пересыпает свою речь бессмысленными словами.
Другие тоже что-то о нем говорили, но он не мог все как следует расслышать и понять.
— Можно мне сесть? — спросил он, воспользовавшись минутным молчанием. — Я больше не буду отбиваться.
Они посовещались и позволили ему сесть.
Чей-то старческий голос стал допрашивать его, и Нуньес попробовал рассказать о большом мире, откуда он упал к ним, о небе, о горах, о зрении и других подобных чудесах — рассказать о них этим старейшинам, сидевшим во мраке в Стране Слепых. Но что он им ни говорил, они ничему не верили и ничего не понимали. Этого он не ожидал. Они даже не понимали иных его слов. На веку четырнадцати поколений эти люди были слепы и отрезаны от зрячего мира. Все слова, относившиеся к зрению, стерлись для них или изменили смысл; стерлись предания о внешнем мире, превратившись в детскую сказку, и больше их не тревожило, что там делается, за скалистыми кручами, над их окружной стеной. Появлялись среди них слепые мудрецы, пересматривали обрывки верований и преданий, донесенных ими от зрячего прошлого, и признали это все праздными домыслами и заменили их новыми, более трезвыми толкованиями. Многое в их образных представлениях отмерло вместе с глазами, и они составили себе новые представления, подсказанные все истончавшимися слухом и осязанием. Нуньес постепенно это понял; ожидание, что слепцы в изумлении склонятся перед его происхождением и дарованиями, не оправдалось; и когда его жалкая попытка объяснить им, что такое зрение, была отвергнута, сочтена за бессвязный бред вновь сотворенного человека, старающегося описать свои неясные ощущения, он сдался и, подавленный, слушал их назидания. И вот старейший среди слепых стал раскрывать ему тайны жизни, философии и веры. Он говорил, что мир (то есть их долина) был сначала пустой ямой в скалах, а потом возникли сперва неодушевленные предметы, лишенные дара осязания, и ламы, и еще другие существа, у которых очень мало разума; затем появились люди и, наконец, ангелы, которых можно слышать, когда они поют и шелестят над головами, но которых коснуться нельзя. Последнее сильно озадачило Нуньеса, пока он не сообразил, что речь идет о птицах.