- Моему отцу нравилось жить в Галене. Родители еще до войны послали его в Америку - они же были евреями и раньше других поняли, к чему все идет. А его брат Исаак погиб в одном из концентрационных лагерей.
- Дэвид Луис сказал мне, что ваш отец был единственным ребенком в семье.
- Вы говорите по-немецки, мистер Эбби? Нет? Есть немецкое выражение, которое очень подходит к Дэвиду Луису: "Dreck mit zwei augen". Вы поняли? "Дрянь с глазами". Некоторые перевели бы это как "дерьмо с глазами", но я сегодня настроена великодушно. - Она несколько раз провела вилкой по краю стола. До сих пор ее тон был ровным и дружелюбным, но "дерьмо" вмиг положило этому конец. Сквернословие плохо вязалось с тем ее образом, который успел у меня сложиться. Я вспомнил рассказ Луиса - об Анне, ее кошках и злобном шипении. Кстати, о кошках. Не вижу что-то я никаких кошек. Мне подумалось, что это будет довольно безобидный вопрос, в самый раз чтобы развеять пропитавший атмосферу дух "дерьма":
- А кошек вы разве не держите?
- Кошек? Ни в коем случае! Терпеть их не могу.
- А у вашего отца были?
- Нет, он вообще не любил животных. Кроме, конечно, бультерьеров.
- Вот как? Но откуда же он так хорошо их знал - судя по его книгам?
- Хотите еще кофе?
Я так энергично замотал головой, что она чуть не отвалилась. А вот Саксони Анна не предложила еще чаю, и я начинал думать, что она не в восторге от Сакс. В чем тут, интересно, дело - в личной антипатии или просто в том, что они обе женщины? Ревность? Боюсь, что нет. Иногда встречаешь какую-нибудь женщину, и только соприкоснешься с ней руками, как мгновенно чувствуешь неприязнь, или наоборот. Она может быть просто шикарной, и красивой, и обольстительной, но тебе она не нравится, хоть тресни. Если случай именно тот, похоже, мы влипли. Но я решил не думать об этом, пока Анна не позволит нам писать биографию.
Мы встали и направились в соседнюю комнату; Саксони шла первой. Успело стемнеть, только через окна проникал кое-какой свет с улицы и смутно, если не сказать призрачно, оконтуривал манекен, маски и прочие предметы. Анна стояла прямо передо мной с рукой на выключателе, но свет не зажигала.
- Отец любил комнату такой. Я часто натыкалась на него, когда он стоял тут в дверях и рассматривал свою коллекцию в кошачьем свете.
- В кошачьем, значит, свете? "Горе Зеленого Пса", если не путаю?
- Не путаете. А вы, я смотрю, хорошо подготовились.
Она включила свет, и вещи, казавшиеся призраками ночи, опять, слава богу, стали вещами. Я не люблю: страшных фильмов, страшных историй, кошмаров и вообще ничего черного. Эдгара По я преподаю лишь потому, что так велит начальство, и каждый раз, когда я брался за "Сердце-обличитель", мне требовалось две недели, чтобы одолеть рассказ. Да, я люблю маски и все необычное и фантастическое, однако наслаждаться почти реальным и бояться действительно страшного - это совсем разные вещи. Не забывайте, пожалуйста, что я трус.
Саксони села на кушетку и скрестила ноги. Нагелина положила лапу рядом и взглянула на Анну, прося разрешения залезть к гостье. Ничего не услышав, она восприняла это как "добро" и забралась на кушетку, медленно, по очереди, переставляя лапы.
- Когда он приехал в Нью-Йорк, то стал работать в похоронном бюро. О, извините - кто-нибудь хочет бренди, или еще чего-нибудь выпить? Немного "Калуа" или "Тиа Марии"* ["Kahlua", "Tia Maria" - названия ликеров. - Прим. переводчика.]? У меня тут все есть.
Мы замотали головами, и она снова опустилась в кресло:
- Впрочем, все это большой секрет. Очень немногие знают о первом месте работы моего отца.
Я взглянул на Саксони, но она смотрела на Анну. Потом заговорила впервые после ужина:
- И как долго он работал в том похоронном бюро?
Вопрос был с подвохом, ведь Лученте сам сказал мне, что Франс работал у него девять месяцев.
- Два года. - Она снова принялась вертеть пресс-папье.
Я взглянул на Саксони, но она смотрела на Анну:
- И что он там делал?
- Что делал? - Анна пожала плечами и улыбнулась мне, словно вопрос не стоил ответа, и не глупо ли, мол, со стороны моей подруги спрашивать.
- Ну, тем, чем обычно занимаются гробовщики, он не занимался, его всегда тошнило от одного вида трупов. Честное слово! Он говорил, что когда его вызывали в их рабочую комнату, он только бросит взгляд и сразу бежит в туалет! Бедный папа, мертвецы - это не его стихия, совсем не его. Знаете, чем он там на самом деле занимался? Стряпал. На нем была вся готовка и уборка.
- А с человеком он так ничего и не делал? Даже когда пробыл там какое-то время, пообвыкся?..
Анна тепло улыбнулась и покачала головой:
- Ничегошеньки. Отцу становилось плохо, даже когда он видел сбитое животное на дороге. Но одну забавную историю я вам расскажу, мистер Эбби, как раз для вашей книги. Время от времени он ездил с ними по вызовам забирать тело - как шофер. В тот раз им позвонили, чтобы они забрали человека, чья квартира находилась на шестом этаже в доме без лифта. Когда они поднялись и открыли дверь, тело оказалось фунтов на триста!
- Триста фунтов? И как же они его забрали - автопогрузчиком? - Несмотря на то что это она тоже, вероятно, придумала, идея меня восхитила.
Анне понравились мои слова про автопогрузчик. Она фыркнула и даже хлопнула себя по колену.
- Нет, не совсем так. Они послали отца вниз убедиться, что на лестнице никого и что никто не заходит. Вот он крикнул, что все в порядке, и стал подниматься назад, как вдруг слышит громкое "шлеп!". Потом: "Шлеп! Шлеп!" Он поднял голову и увидел через лестничный колодец, как они катят тело по ступеням - пинают себе и перекатывают. Представляете? Нет, представьте только: открываете вы дверь парадной, а на вас выкатывают трехсотфунтовое тело!
- Да вы шутите!
Она вскинула правую руку ладонью вперед, сложила вместе три средних пальца и покачала головой:
- Честное скаутское!
- Они скатили его по лестнице? Все шесть этажей?
- Именно.
- И что же они делали потом? Тело-то небось... э-э, утратило товарный вид?
- Конечно, утратило, но потом, уже в конторе, они привели его в порядок, всей этой своей специальной косметикой. Отец говорил, что на следующий день, когда хоронили, покойник выглядел как новенький.
Вранье или нет, но история мне понравилась; в ней безошибочно ощущалось что-то франсовское.