После зарядки я скользнул за письменный стол и включил маленькую лампу на шарнирном кронштейне, купленную в галенской скобяной лавке. На столе лежала первая глава. Моя первая глава! Я знал, что переписывать ее придется еще раз десять, но это было не важно. Ведь я делал именно то, что хотел, и с тем, с кем хотел, и, может быть,- всякое же бывает, верно? - Анне Франс понравится, и тогда... Об этом думать пока не хотелось. Сначала доделаю, а там будет видно.
Из-за двери послышалось сопение. Она со скрипом отворилась, и вошел Нагель, вскочил прямым ходом на кровать и улегся. Последнее время он обычно присоединялся к нам под утро, на последние блаженные мгновения, прежде чем окончательно встать. Миссис Флетчер оборудовала для него в прихожей очень милый старый диванчик, но с тех пор, как появились мы, он все больше и больше времени проводил у нас, днем и ночью. Однажды он запрыгнул на кровать в самый, можно сказать, пикантный момент и провел своим холодным носом вдоль моей голой ноги. Я ударился головой о спинку и то ли от ярости, то ли от смеха утратил эрекцию.
Взглянув через плечо, я увидел, что он снова взгромоздился Саксони на грудь. Она улыбалась и пыталась спихнуть его, но не тут-то было. Двигаться он не имел ни малейшего желания. Он смежил веки. Не стучать, закрыто на обед. Я встал из-за стола и подошел к кровати.
- Красавица и Чудовище, да? - Я потрепал его по голове: - Привет, Красотка.
- Очень смешно. Да не стой же просто так! Он меня раздавит.
- А вдруг он сексуальный маньяк и на самом деле пришел к тебе со своими отвратительными собачьими ласками?
- Томас, может быть, ты все-таки его уберешь с меня? Спасибо.
После того как борцовским приемом я перетащил его на свою сторону постели (башку он, конечно, примостил на моей подушке, никак иначе), Саксони сцепила руки за головой и взглянула на меня:
- Знаешь, о чем я сейчас думала?
- Нет, Петуния, и о чем же ты думала?
- Что, когда ты закончишь эту книгу, тебе надо взяться за биографию отца.
- Моего отца? Это еще зачем?
- Да вот, возникла такая мысль... - Она перевела взгляд на потолок.
- Это не причина.
Она снова посмотрела мне прямо в глаза:
- Ты действительно хочешь, чтобы я сказала?
- Конечно, хочу. Раньше ты об этом и не заикалась.
- Просто я недавно думала, какую важную роль он играет в твоей жизни, даже если ты сам об этом и не догадываешься. Ты хоть замечал, как часто говоришь о нем? - Она подняла руку, упреждая мою реплику. - Знаю, знаю - он сводил тебя с ума и почти все время вообще пропадал невесть где. Допустим. Но он в тебе, Томас. До такой степени, как я еще никогда не видела, у отцов и детей. Нравится тебе это или нет, но он застолбил огромный участок твоего существа, до самых печенок, и, думаю, для тебя было бы очень важно как-нибудь просто взять и написать про него, желательно поскорее. Не важно, будет это в итоге настоящая биография или просто твои воспоминания...
Я уселся на краю кровати спиной к Саксони:
- Но что хорошего это даст?
- Как тебе сказать... я вот со своей матерью много чего не понимала. Я тебе уже рассказывала о ней.
- Да, ты говорила, что она кого угодно могла заставить ощущать вину за что угодно.
- Верно. Но однажды отец рассказал мне, что ее мать покончила с собой. Знаешь, как много после этого прояснилось, обрело вдруг смысл? Не то чтобы я полюбила ее гораздо больше - но неожиданно увидела совсем другого человека.
- То есть, по-твоему, если я разузнаю кучу всего о своем отце, то лучше пойму наши с ним отношения?
- Может, да, а может, и нет. - Она протянула руку и положила мне на ногу. - Но я думаю, между вами осталось много всего неразрешенного, оттого и эта твоя любовь-ненависть. А если ты по-настоящему поймешь, кем он был, то, может, это, ну... расчистит тебе путь. Понимаешь, о чем я?
- Да, наверно... Не знаю, Сакс. Не хочу сейчас об этом думать. Такая куча других дел...
- Ладно. Я же не заставляю тебя все бросить и сию минуту приступать. Не пойми меня превратно. Мне просто кажется, что тебе следует подумать над этим.
Нагель ткнулся носом ей в шею, и она быстренько выскочила из-под одеяла. Я был рад, что на этом разговор закончился.
Вышло солнце, так что после завтрака мы решили прогуляться по городу. Было еще рано, и все сияло, как мокрое стекло, от росы и недавнего дождя. Мы уже более-менее познакомились с местными жителями - с лавочниками, и не только,- и они приветственно махали нам, когда проезжали мимо. Еще одно преимущество маленького городка - вокруг не так много народу, чтобы можно было кого-то игнорировать. А вдруг сегодня же придется чинить у кого-нибудь из них машину или покупать капусту.
Когда мы добрались до библиотеки, моя старая приятельница ("Я же вам говорила") шла навстречу по другой стороне улицы. Я предположил, что она идет открывать библиотеку.
- Вот вы где! Затворник. Погодите минутку. Дайте мне перейти.
Библиотекарша осторожно посмотрела налево, потом направо - можно подумать, она переходила автостраду Сан-Диего-фривей. Мимо проползла "тойота"; за рулем сидела женщина, которую я часто видел в городе, но толком не знал. Однако она тоже помахала нам.
- У меня для вас есть еще книги, мистер Эбби. Как вы, готовы? - Розовые румяна у нее на щеках почему-то ввергли меня в глубокую печаль.
- Томас еще не закончил "Ветер в ивах"{60}, миссис Амеден. Как только закончит, я верну вам всю кучу и возьму новые.
- А я никогда не любила "Ветер в ивах". Что это вообще за герой лягушка? Мелкая, склизкая...
Я прыснул. Она строго посмотрела на меня и качнула своими благородными сединами:
- Именно-именно! Лягушки, хоббиты всякие мохноногие... Знаете, что говорил про это Маршалл? "Самое худшее, что может случиться с человеком в сказке,- это превратиться в зверя. Но высочайшая награда для зверя превратиться в человека". И я того же мнения... Ой, что-то я увлеклась. А как там двигается ваша книга?
Чем больше мы говорили с ней, тем больше казалось, что в этом городе все знают всё обо всех: библиотекарша была в курсе насчет пробной главы, месячного срока, насчет того, сколько и каких сведений дала нам дочь Франса. Откуда? Конечно, как и Анна, местные жители имели некоторые притязания на Франса, он ведь столько прожил среди них,- но неужели Анна потому все им и рассказывает? Или есть другая, менее ясная причина?