Отвернувшись от окна, Анна подошла к моему креслу, села на деревянный подлокотник и, положив руку мне на плечо, продолжала говорить в темноту:
- У нас была ужасная тесная квартирка, да и ту мы едва могли позволить. Мы оба имели по комнате в общежитии, но квартира была нашим тайным приютом после занятий, по вечерам, всегда, когда мы не упражнялись. На выходные мы выписывались и скорее летели туда. Квартира была совершенно пустой. Мы купили две койки в лавке армейских неликвидов, связали их за ножки, и получилась двуспальная кровать.
Пауза.
- Однажды утром я проснулась, а Питер был мертв.
Представляете себе тон, каким произносят объявления на вокзале или в аэропорту? Абсолютно монотонный голос: "Поезд отправляется с седьмого пути". Вот такой был и у Анны.
- Приехала полиция, провели свою дурацкую экспертизу и сказали, что это сердечный приступ... Сразу после похорон за мной приехал отец, и я вернулась домой. Мне не хотелось ничего делать. На все было наплевать. Я сидела в комнате и читала толстые книги - "Процесс" и "Сердце тьмы", Раскольникова... - Она рассмеялась и сжала мое плечо. - Я была такой экзистенциалисткой в те дни. Перечитала "Постороннего" раз десять{86}. Бедный отец! Он только отходил от своей беды, а тут приехала я со своей... Но он был просто ангел. В таких случаях отец всегда был ангелом.
- И что он делал?
- Чего он только не делал! Готовил и убирал, слушал мои бесконечные жалобы, как жестока и несправедлива жизнь. Он даже дал мне денег, чтобы я купила себе целый шкаф черных платьев. Ты читал Эдварда Гори?
- "Арфа без струн" {87}?
- Да. Так вот, я была как эти его темные женщины, которые стоят в сумерках среди поля и смотрят на горизонт. Просто клиника. Ничто не могло вывести меня из этого состояния, и отец от отчаяния взялся за "Анну на крыльях ночи". Это задумывалось как полный уход от того, что он делал раньше. Главной героиней выступала я, но в романе должны были смешиваться правда и вымысел. Он говорил, что в детстве, когда я просыпалась от какого-нибудь кошмара, он рассказывал мне истории, и теперь ему подумалось, что, если напишет что-нибудь специально для меня, это может оказать тот же эффект. Он был удивительный человек... Этот козел Дэвид Луис все долдонил, пора, мол, написать что-нибудь новое. Услышав, что отец начал новую книгу, он написал ему, что хочет к нам приехать, глянуть, что получается. И вышло так, что он приехал через два дня после смерти Дороти Ли. Можешь себе представить, что это было!
- Анна, это просто невероятно! Ты говоришь, что твой отец был Бог! Или доктор Франкенштейн!
- Ты мне веришь?
- Ну знаешь! И что я должен, по-твоему, ответить, а?
- Не знаю, Томас. Не знаю, что бы я сказала на твоем месте. Ничего себе история, верно?
- Гм, да. Да. Так бы ты, наверно, и сказала.
- Хочешь еще доказательств? Погоди минутку. Нагелина! Нагелина, ко мне.
Глава 5
В ту ночь я вышел из дома Анны убежденный. Я видел книги, документы, журнальные вырезки. Даже заходила Нагелина и рассказывала о своей "прошлой жизни" в человеческом обличье Вильмы Инклер.
Можете себе такое представить? Вы сидите в кресле, а собака у ваших ног смотрит вам прямо в глаза и начинает рассказывать о своей собачьей жизни высоким сиплым голосом - как у баумовского жевуна. А вы сидите себе да только киваете, будто с вами такое каждый день случается.
Доктор Дулиттл в Галене. Доктор Дулиттл в дурдоме. Один хрен.
Как-то я преподавал своим оболтусам литературное творчество. Все они как один писали зверские истории про отрубленные головы, изнасилования, наркотики и передозировку. Выбраться из кровавой трясины, которую сами нагородили, мои "авторы" могли одним-единственным способом: "Кейт повернулся в постели и тронул шелковистые белокурые волосы Дианы. Слава богу, это был лишь сон".
Говорящие собаки, современный Прометей с оранжевой авторучкой вместо глины и его милашка-дочь, которая зубы чистит - и то до ужаса эротично, спит с тобой и с элмерами фалдами в бейсбольных кепках{88}, а также, не исключено, доводила своих предыдущих дружков до инфаркта. "Томас повернулся в постели и тронул бультерьера. "Дорогой, это был лишь сон", - сказал тот".
Но что же мне, спрашивается, делать? Продолжать биографические изыскания? Писать биографию дальше? Я одолел полпути до дома, когда это начало сводить меня с ума.
- Что же, черт возьми, мне теперь делать? - Хлопнув ладонью по не успевшей согреться черной баранке, я свернул на бензоколонку, где был телефон.
- Анна?
- Томас? Привет.
Мне подумалось, не там ли Ричард. То-то было бы чудесно.
- Анна, что же мне теперь делать? Теперь, когда я все знаю? Чего ты от меня хочешь?
- Как "чего"? Книги, разумеется!
- Но зачем? Ты же не хочешь, чтобы кто-то узнал об этом. Слушай, даже если книга у меня получится и ее напечатают, все же так и лягут! Ваш Гален превратится в... ну, не знаю... в натуральную мекку для психов. Твоего отца на смех поднимут, никто же в это не поверит. Кроме всякой совсем уж шизанутой братии.
- Томас! - В телефонной будке голос ее доносился словно с другой планеты. Тепло от моего тела начало затуманивать стекла, а подсвеченные часы с рекламой пепси-колы за окном заправочной подсобки остановились на десяти минутах пятого.
- Что?
- Все гораздо сложнее. Мне еще надо многое тебе рассказать.
Я помассировал висок:
- Сложнее? Еще многое? Но откуда?
- И причем самое важное. Завтра расскажу. Сейчас уже поздно, так что езжай домой, после поговорим. Спокойной ночи, дружок. И еще, Томас! Все будет хорошо. Самое потрясающее ты уже знаешь. Остальное - это так, постскриптум. Увидимся завтра утром.
Стекла запотевали выше и выше. Как только я повесил трубку - мимо проехала машина, набитая ребятней. Один парень высунул за окошко бутылку и помахал мне. Ленточка пенной жидкости вылетела из горлышка и повисла в воздухе замерзшим вымпелом, прежде чем упасть на землю и разбиться вдребезги.