- Что такое? - переспросил я, бросив принюхиваться.
- Вильма, - поглядела на нее Анна, - дай нам поговорить наедине, ладно?
- Конечно, конечно. Мне надо приготовить все для обеда. Нет, но как это забавно - снова стряпать. Никогда не думала, что скажу так! - Она ушла, но удаляющийся стук ее высоких каблуков напомнил мне цокот собачьих когтей по деревянному полу.
- Неужели это правда, Анна? Насчет Вильмы?
- Да. Много лет назад отец рассердился на Инклеров - за то, что они плохо обходились со своими детьми. А жестокости к детям он не переносил ни под каким видом. Обнаружив, что они бьют своего сына, он превратил их в собак. Томас, не смотри на меня так скептически. Он их создал и мог с ними делать все, что хотел.
- Значит, он превратил их в бультерьеров?
- Да, и им суждено было оставаться такими, пока Герт Инклер не умрет. Тогда Вильма должна была снова превратиться в женщину. Отец не хотел, чтобы они снова были человеческой парой. Что собаками они оставались вместе, его не волновало. Собак он терпеть не мог. - Она хихикнула и аппетитно потянулась, хрустнув косточками.
- Так все животные в Галене - люди?
- Многие. Но говорить умели только Нагель и Нагелина. Папа сделал так специально. Собаки же могут ходить туда и делать то, чего людям нельзя. Это одна из причин, почему, когда вы приехали, Нагель жил у Гузи Флетчер. Обычно они оба жили у меня. Ты, наверно, не заметил, но Нагель долгое время шпионил за вами.
Мне вспомнились все те случаи, когда он вскакивал к нам утром или всю ночь спал на нашей постели, был в комнате, когда мы занимались любовью...
- Все бультерьеры в городе - люди. Отец считал, что эта порода наиболее приемлемая, - уж больно комично выглядит. Еще он говорил, что пусть хоть на них будет интересно смотреть, раз уж все равно никуда не денешься.
Потерев рукой лоб, я удивился, какой он холодный. Мне многое хотелось сказать, но слова не находились. Я отхлебнул кофе, и только тогда ко мне худо-бедно вернулся голос:
- Ладно, но, если он не любил их, почему было просто не взять и не стереть? Старым добрым пятновыводителем: раз - и готово? Боже, я уже сам не соображаю, что несу. Какого хрена ты послала собаку шпионить за нами? - Я вскочил с кресла и, не глядя на Анну, подошел к окну.
За окном девочка в желтом плаще каталась на вихляющемся разбитом велосипеде. Мне подумалось, кем она была - канарейкой? Карбюратором? Или всегда девочкой?
- Томас!
Велосипед скрылся за углом. Мне не хотелось с ней говорить. Мне хотелось вздремнуть на дне океана.
- Томас, ты меня слушаешь? Знаешь, почему я позволяю тебе все это? Почему я разрешила тебе писать биографию? Почему рассказываю об отце?
Я обернулся - и тут зазвонил телефон, и между нами словно опустился бренчащий занавес. Брать трубку Анна не стала. Мы ждали: пять, шесть, семь звонков. Наконец телефон умолк. "Не Саксони ли это вдруг звонила?" - подумал я.
- Там, на моем столе, лежит черная тетрадь. Возьми ее и открой на странице триста сорок два.
Тетрадь была не похожа на ту, что я видел накануне. Эта была гигантская - наверное, дюймов четырнадцать в длину и толщиной страниц в шестьсот. Я пролистал, начиная с конца, - все подряд было исписано почерком Франса. Страницы под моим левым пальцем перескочили с 363 на 302, и я остановился, чтобы отлистать обратно.
Цвет чернил в тетради разнился. На 342-й странице ядовито-зеленым было написано: "Главная проблема в том, что все созданное мною в Галене возможно, всего лишь плод моей фантазии. Если я умру, то, быть может, все они умрут со мной, поскольку порождены моим воображением? Интригующая и страшная мысль. Я должен рассмотреть эту возможность и подготовиться к ней. Но сколько тогда усилий зазря!"
Заложив тетрадь указательным пальцем, я взглянул на Анну:
- Он боялся, что, когда умрет, исчезнет и Гален?
- Нет, не физический Гален, а только те люди и животные, которых он создал. Он придумал не город, а только жителей.
- Значит, в этом он ошибся? Все же остались, так? Где-то вдали прогудел поезд.
- Так, да не совсем. Прежде чем отец умер, он написал историю Галена года до три тысячи...
- Три тысячи?
- Да, до три тысячи четырнадцатого. Он и дальше написал бы, но умер. Совершенно неожиданно. Прилег вздремнуть как-то днем - и умер. Это было ужасно. Все ведь боялись, что немедленно исчезнут, как только он умрет, так что, когда после его смерти все осталось по-прежнему, мы ликовали.
- Анна, ты знаешь этот рассказ Борхеса "Круги руин"?
- Нет.
- Там один парень хочет создать во сне человека, но не воображаемого, а самого настоящего человека. Из плоти и крови.
- И как, получилось? - Она провела рукой по спинке дивана.
- Да.
Порой даже губка достигает насыщения и не может больше впитывать воду. Слишком сильный раздражитель, слишком много всего происходящего сразу, и настолько невероятного - мой мозг лихорадочно разыгрывал партию в пятимерные шахматы.
Анна похлопала по соседней подушке на диване:
- Давай, Томас, иди сюда, присядь рядом.
- Спасибо, я лучше постою.
- Томас, я хочу, чтобы ты узнал все. Попробую быть с тобой до конца честной. Хочу, чтобы ты знал обо мне, о Галене, об отце - обо всем. Знаешь почему? - Она постепенно извернулась на сто восемьдесят градусов и смотрела на меня теперь поверх диванной спинки. Примостила свою чертову грудь, как на мягкой полке.TM Еще пару лет назад как отец написал, так все и происходило. Если кто-то должен был родить мальчика в пятницу, девятого января, так и случалось. Все шло, как он записал в своих "Галенских дневниках". Это была утопия...
- Утопия? Неужели? А как насчет смерти? Разве люди тут не боятся смерти?
Закрыв глаза, она покачала головой. Тупой ученик снова задавал свои тупые вопросы.
- Вовсе нет, потому смерть - это небытие.
- Ох, Анна, брось. Только всей этой схоластики мне сейчас и не хватало! Просто ответь на вопрос.
- Нет, Томас, ты меня не понял. Учти, что, когда умирает кто-то из них, это не то же самое, что смерть обычного человека. Если уходим мы, есть шанс, что нас ждет рай или ад. А для галенцев отец не создал загробной жизни, и потому для них такой вопрос даже не стоит. Они просто исчезают. Пуф! - Она взмахнула руками, словно выпуская светлячков.
- Услада экзистенциалиста, а?