Что сказала Мириам, когда Деа спросила, как звали папину собаку?
«Не помню. – И тут же: – Кажется, Дейзи».
Всю жизнь мать отделывалась лишь туманными фразами о высоком положении отца, о его строгости и чувстве долга. Ничего конкретного, одни намеки, смысл которых Деа столько лет пыталась разгадать.
Ложь. Все ложь.
– Что-нибудь нашла? – Коннор подошел сзади. Деа бросила рамки с фотографиями в корзину и прикрыла скатертью, будто желая потушить огонь.
– Нет. – На границе поля зрения замелькали цветные пятнышки. Сердце совершенно утратило всякий ритм.
На лице Коннора проступило беспокойство:
– Тебе нехорошо?
– Нет, все нормально. – Деа невыносимо было смотреть на него. Она быстро пошла к машине. – Мне надо домой, вот и все.
Коннор быстро догнал Деа – ноги у него были гораздо длиннее. Некоторое время он молчал.
– Что-нибудь случилось?
– Я же сказала, нет! – Сердце то обрывалось, как песня по барахлящему радио, то взрывалось частым ритмом в самом горле.
– Просто ты казалась такой счастливой, и вдруг ни с того ни с сего…
– Ты меня не знаешь, – сказала Деа. Она понимала, что ведет себя ненормально, но ей было все равно. Да, она сумасшедшая. Да, это генетическое, наследственное. Все ложь. Коннор мог бы и догадаться. – Ты не можешь знать, счастлива я или нет.
После этих слов он замолчал. До Филдинга, все сто тридцать две мили, они ехали молча.
Глава 5
Уже давно стемнело, когда Деа подъехала к дому Коннора. В окна было видно, как отец и мачеха ходят мимо обеденного стола и достают из коробок вещи, а иногда останавливаются и целуются. Ярость стеснила грудь, опоясав Деа тугим невидимым ремнем.
– Слушай, – начал Коннор впервые после того, как они уехали с дворовой распродажи. – Если я чем-то тебя, ну, не знаю, разозлил…
– Нет. – Она хотела, чтобы Коннор вышел из машины. На душе было скверно от зависти – и от чувства вины: Коннор же совершенно ни при чем.
– Ну хорошо. – В его голосе прозвучала усталость – или отвращение. Он выбрался из машины, не сказав «до скорого», или «хорошо погуляли», или «спасибо за экскурсию». Деа едва удержалась, чтобы его не окликнуть.
Она резко свернула к своему дому, выбралась на дорожку и так хлопнула дверью, что машина задребезжала. Хоть бы это ведро с гайками совсем рассыпалось, а то симулякр на симулякре!
Она не сразу попала ключом в первый замок – пальцы дрожали, сердце по-прежнему исполняло в груди какой-то дерганый танец: Деа представила, как сердечные клапаны судорожно открываются и закрываются, как рты умирающих рыб. Она грохнула и входной дверью.
– Деа, это ты? – раздался голос матери. Будто к ним ходит кто-то еще!
Водой не разольешь, всегда говорила Мириам, приблизив лицо к лицу дочери вплотную, нос к носу, как отражение в зеркале…
Она лгала всю жизнь.
– Я не ожидала, что ты так задержишься. Дверь хорошо заперла? – Мириам сидела в гостиной съемного дома, на чужом кожаном диване, слушая музыку по дерьмовому хозяйскому стерео. При виде лица Деа она выпрямилась. На арендуемом кофейном столике остались круги от чашки с чаем. Похоже, они с матерью вообще арендуют место на этой планете! – Что случилось?
Фотография человека, раз и навсегда объявленного отцом Деа, стояла на полке над неработающим камином. Всякий раз при переезде Мириам устраивала настоящий спектакль, пеленая фотографию и бережно укладывая на дно своего чемодана. «Чтобы не разбилась», – всегда приговаривала она. А приехав на новую квартиру, откуда еще не выветрился запах краски, штукатурки или прежних жильцов вроде кошачьей мочи или сбежавшего кофе, она доставала и трепетно распаковывала фотографию, как расстегивают памперс на младенце. «Ну что, Деа, куда мы поставим папу?»
Деа двинулась к камину, не осознавая, что делает, и схватила фотографию с полки.
– Деа? – позвала мать и повторила резче, увидев, что у дочери в руках: – Деа!
– Мам, расскажи об этой фотографии, – Деа старалась, чтобы голос звучал ровно.
Глаза Мириам сразу стали настороженными, зоркими, как у дикого зверя, к которому подошли слишком близко.
– В смысле?
– В смысле, от и до. Где вы тогда были?
– Оу, – будь Мириам курильщицей, идеальное колечко дыма поднялось бы сейчас к потолку. – Это было очень давно.
– Какое на тебе было платье? – настаивала Деа. – Кто предложил сняться с собакой?
Рука Мириам машинально взлетела к волосам, но тут же вернулась на колено.
– Вроде твой отец и предложил, я не помню.
– А почему нет других фотографий? – Перед глазами Деа залетали белые пятнышки – сердце подолгу замирало, и в эти долгие секунды она словно повисала между жизнью и смертью. Такое уже было однажды, когда Деа не ходила в сны около месяца: она упала в автобусе, когда готовилась выйти на своей остановке. Ее положили в больницу на два дня, но на поправку она пошла, только когда украла у медсестры маленькое распятие и ворвалась в сон, горячечный и беспорядочный, в котором были больничные палаты и кричавшие за каждой дверью младенцы.