– Твой папа не любил фотографироваться, – ответила Мириам. В ее голосе слышались жесткие нотки. – Я не понимаю причины твоих расспросов.
– А причина в том, что ты лгунья, мама. – Когда у Деа вылетели эти слова, ей стало тошно, будто ее вырвало против воли. – Это не мой отец, это вообще никто! Это дешевая фотография какого-то дурацкого манекенщика, которую ты откопала в паршивой дисконтной лавчонке!
Секунду побелевшая Мириам смотрела на нее почти отрешенно, затем кашлянула и сложила руки на коленях, одну на другую.
– Хорошо, – спокойно сказала она. Спокойствие было хуже всего – Деа отчаянно хотела, чтобы мать раскричалась. Тогда и она тоже могла бы выкричать хоть часть гнева, поднимавшегося к горлу. – Ты меня разоблачила.
Всего три слова: ты меня разоблачила.
Не успела Деа сдержаться, как фотография уже летела через комнату. Мириам вскрикнула. Рамка со звоном упала на пол, стекло разлетелось.
– Боже, Деа, – закричала мать, – у меня чуть инфаркт не случился!
– Ты… мне лгала… – едва выговорила Деа.
– Мне пришлось! – В голосе Мириам звучало нетерпение, будто Деа не понимала очевидного. – Ты многого не знаешь, я не раз тебе говорила… Кое-чего ты никогда не поймешь… – Мириам отвернулась. – И вовсе я тебе не лгала – то есть не во всем. Твой отец был… и остается очень влиятельным человеком.
Деа не поверила. Новая ложь, чтобы ее успокоить.
– Да ладно? – огрызнулась она. – И кто же он? Какой-нибудь крупный адвокат? Или случайный тип, с которым ты переспала?
– Одеа Донахью. – Голос матери прозвучал очень тихо. Деа понимала, что заходит слишком далеко, но не могла остановиться.
– Я даже фамилии своей настоящей не знаю! Может, Броуди Доус был прав насчет тебя! – крикнула она. – Может, все те люди из Аризоны были правы!
Мать вздрогнула, как от пощечины, но слова назад не вернешь, и Деа стояла, тяжело дыша, силясь как-нибудь утихомирить сердце и подавить угрызения совести.
Ее влюбленность в Броуди Доуса разом прошла, когда в шестом классе Деа, не веря ушам, услышала, как он произнес ее имя. В первую секунду она чуть не упала в обморок от счастья, но затем до нее дошел смысл сказанного: «У Донахью мамаша шлюха, дает всем на парковке у “Квик-и-Луб”». Никто не мог понять, откуда у Мириам деньги, – ее как раз сократили в страховой компании, и сплетня разошлась быстро – городишко-то маленький.
Мириам открыла рот, но тут же закрыла. Ее лицо напоминало шрам – стянутое, сведенное, белое.
– Иди в свою комнату, – через силу сказала она. Деа воспользовалась предлогом и вышла – ей невыносимо было видеть мать.
Наверху она попыталась эффектно хлопнуть дверью, но дом был старым, с опухшими суставами, и вместо многозначительного хлопка ей пришлось навалиться на дверь, чтобы хоть как-то ее закрыть. Лежавший на подушке Тоби приподнял голову и посмотрел на нее, моргая.
Деа легла на кровать и дала волю слезам, жалея себя даже за то, что Тоби не подвинулся, чтобы дать ей место, и не лизнул в щеку, а сидел себе на подушке и урчал, вибрируя, как мотор.
Деа понимала, что ничего не изменится. У нее никогда не было отца, но она научилась с этим жить. Изучив его изображение, она вставила отца в свои воспоминания, так что он всегда присутствовал где-то на заднем плане, глядя, как она сигналит, разъезжая в песочнице на трехколесном велосипеде в Джорджии, и сиял от радости в первом ряду зрителей, когда Деа выиграла конкурс по правописанию во втором классе в Виргинии, и ободряюще кивал, когда она упала на поле для соккера в Нью-Джерси – единственный раз у Деа хватило глупости вступить в спортивную команду. Она пропустила свое прошлое через фотошоп, украсила его, пригладила и приблизила к нормальному.
Зачем матери лгать – да еще столько лет, если ее настоящий отец не чудовище, не преступник, не наркоман или не распространитель детской порнографии? Разве что Мириам не знала сама. Деа ни разу не видела мать с мужчиной, кроме как в Джорджии, но то ничего не значило. Она помнила, как много раз просыпалась по ночам, думая, что слышала приглушенный звук закрывшейся двери, словно мать куда-то уходила и только что вернулась. А мать уходила из дома ежедневно на много часов, работая на самых паршивых должностях, и приносила иногда мятые стопки наличных, после чего везла Деа за покупками в местный торговый центр, тратя три-четыре сотни баксов, будто это ничего не значило.