Не успел Найл задать себе этот вопрос, как узнал на него ответ. Они пользовались речью не так, как люди, которые располагали слова в определенном порядке, словно костяшки домино. Их словами было что-то вроде музыки. Но в отличие от музыки людей, не имеющей определенного смысла, язык людей-хамелеонов был очень точен. Он развился из их опыта общения и предназначался для передачи этого опыта.
Войдя в это обобщенное сознание, Найл внезапно понял, что люди-хамелеоны были довольно-таки похожи на людей в общем смысле этого слова: их день был заполнен различными видами деятельности. Контролируя обширную территорию, они должны были бродить вокруг нее, поодиночке или вдвоем, общаясь с деревьями, кустами, травами и такими животными как кроты, земляные черви, ползающие в траве змеи, лягушки и ящерицы. Для этих не отличавшихся разумом созданий привычнее было пребывать в изоляции друг от друга, в состоянии вроде полусна. Задачей людей-хамелеонов было служить ментальными мостиками между ними, заставляя их осознавать присутствие друг друга и наделять их ощущением общности, простирающимся от населяющих деревья клещей и личинок до мышей, водяных крыс и белок.
Таким образом, человеческая точка зрения, что природа полна вражды и противоборства, как теперь понимал Найл, была ошибочной. Способности людей-хамелеонов служили для установления гармонии, как способности музыканта — созданию чарующих звуков.
Найл поймал себя на том, что размышляет, какую роль в этой гармонии играют тролли. Доступ к разумам людей-хамелеонов тут же обеспечил ему ответ. Их задачей было преобразование сырой энергии Земли — электрической силы молний, а также высвобождаемой находящимися под давлением камнями пьезоэлектрической энергии — в жизненную энергию, питающую почвенные микроорганизмы, которые создают живую ауру Земли. Каждый тролль был чем-то вроде силовой станции, и поэтому им необходимы гигантские размеры и масса. Тролль, который провел их к священному озеру, весил больше, чем глыба гранита. Тролли встречались повсюду, где в изобилии имелся кварц, особенно в таких местах, как священная гора и Долина Мертвых.
В отличие от постоянно действующих обязанностей троллей, которые те выполняли непрерывно, деятельность людей-хамелеонов в разные сезоны была неодинакова. Сейчас, в начале зимы, когда сама природа готовилась ко сну, у них было меньше дел. Но даже в такие времена, когда они собирались вместе в конце дня, у них было что обсудить, как в любой компании крестьян, сидящих за стойкой бара в местном пабе. Их язык был построен на рифмах и образах, а на заднем плане все время проступало ощущение звуков ветра и бегущей воды. Фактически слоги этого языка можно было сравнить со звуками, которые издает ветер, когда натыкается на препятствия вроде деревьев, или поток воды, когда он разбивается о камни или гальку.
Найл смог «послушать», как двое людей-хамелеонов описывали (причем их слова образовывали контрапункт, как в музыке) лесистую сторону холма и семейство мышей, которые устроили свое гнездо у корней того же дерева, что и сова. Найл ощущал себя путником, вслушивающимся в беседу двух друзей, чувствуя любопытство и вместе с тем отстраненность.
Затем случилось нечто, повергшее его в замешательство. Он больше не "слушал" беседу. И не находился в подземной пещере. Он был на склоне холма во многих милях от нее и глядел на то, как снуют в своем гнезде у корней мыши. Все было абсолютно реальным: наполовину спрятавшаяся в облаках луна, шуршащие на ветру ветки, движение древесной тли под куском гнилой древесины. И хотя он прекрасно понимал, что все еще сидит в пещере людей-хамелеонов, все выглядело настолько материальным, что могло легко убедить его в обратном.
То, что произошло, было для него очевидным. Он очутился в ментальном мире людей-хамелеонов. А они явно обладали способностью к восстановлению действительности иных времен и мест, намного превосходящей человеческое воображение. На самом деле, он уже переживал раньше нечто подобное. Когда великий предводитель пауков Хеб Могучий описывал противостояние людей и пауков, завершившееся победой последних, его слова вызвали в воображении до боли реалистичные сцены жестокой бойни. Но тогда Найл приписал это действию собственного воображения, наделившего эти образы жизненностью.