Светлана Ермолаева
СТРАНА ТЕРПИМОСТИ (СССР, 1951-1980 годы)/ Российско-казахстанский социальноавтобиографический роман-дилогия о советской власти
Моим ровесникам послевоенных лет рождения
КНИГА ПЕРВАЯ
РАЙСКАЯ ЖИЗНЬ
Вместо предисловия
Названия двух книг, составивших дилогию Светланы Ермолаевой, смотрятся друг в друга, как в комнате смеха (общий титул анекдотичен: «Страна терпимости»).
Книга первая: «Райская жизнь». Книга вторая: «Адская жизнь».
Если принять во внимание, что книга первая охватывает полтора десятилетия, начиная с последних сталинских лет (1951-1966), а вторая – следующие десятилетия, хрущёвско-брежневскогорбачевские (до 1986 года), то закрадывается стилистическое подозрение: Райская жизнь (когда всё ещё дышит недавним военным временем) на самом деле прикрывает улыбкой дикую по жестокости эпоху мировых войн и страшной для нас Великой Отечественной; а Адская жизнь (когда победоносное советское государство тихо катится к распаду) на самом деле облекает иронией тогдашние надежды на немедленный послесоветский рай.
Постараемся учесть эту игру смыслов.
Биография. Окинув памятью города своего детства и молодости: Якутск, Минусинск, Красноярск, Норильск, Енисейск – Светлана Ермолаева охватывает их биографической деталью: она родилась при пятидесятиградусном морозе! Уж одно это выдаёт в ней острую ироничность (важную черту в характере писательницы). Но сибирский градусник был крут нешуточно: наверное, из этих студёных краёв хотелось туда, где потеплее, поюжнее, посолнечнее? Переезд в Казахстан и впрямь отогрел… Но обожгло не солнышко – а ощущение жгучей ответственности, когда после отроческих грёз и вызовов ухнула душа в мир взрослых.
Тут мы касаемся опыта интимно-душевного, по существу уникального в нашей теперешней прозе, – опыта самоанализа, смысл которого выходит из рамок истории страны за треть века – таких сюжетов пишется сейчас довольно много: эпоха пережита страшная – дедами, отцами, старшими братьями, так что «терпимость» в её имени, из остроты, говорящей о всё той же иронии повествовательницы, начинает дышать философским отчаянием и попадает в объятья беды.
Но конкретно.
Начало – это дом. И двор – если иметь ввиду быт тогдашних поселенцев. Стыки интересов. Перекрёстки эмоций. Тяжбы сторон. Если папа не ладит с мамой, надо принимать чью-то сторону. Если играли в испорченный телефон и поругались, – опять принимать чью-то сторону. А уж если вражда улицы против улицы…
Так вот: маленькая героиня по своему характеру не любит принимать чью-то сторону. Ни в чьи сторонники не вписывается. А если вписывается, – то наперекор! У неё свои правила. Таскает яблоки с соседского сада – но ведь их там ещё много! В школьной раздевалке вместе с подругами чистит карманы у висящих пальто. Но никогда не выгребает всю мелочь без остатка, а иногда в чужой карман добавляет своей. Это разве воровство?! Воровство – на улицах. А это – характер, не желающий подчиняться общим правилам. Тут свои правила.
Оформляются эти правила в привычки. В тона независимости. А если в тона бунта и вызова, – так это ещё круче…
«Как-то Ксеня застала отца за странным занятием. Он аккуратно вырезал из газеты «Правда» чьи-то портреты. – Пап, а кто это? Почему ты их вырезаешь? – с любопытством спросила она. – Это портреты руководителей нашего государства. Их надо уважать и нельзя ими подтирать… Поняла? – сурово ответил отец. В сортире был вбит гвоздь, а на нем висела нарезанная на квадраты газетная бумага. «Какая разница, ведь никто не видит». – подумала дочь, но ничего не сказала. Ей почему-то стало смешно»
Смешно – это пока тебя не вытянули на политику. А политика – кругом: либо сидельцы, провинившиеся перед советской властью, либо охранники, именем этой власти сидельцев карающие. И с теми, и с другими приходится иметь дело. Держаться независимо. Помалкивая о своих правилах.
Позовут на концерт гастролирующих московских артистов – идёт. Вдруг в зале все встают и, поворачивая головы назад, начинают аплодировать. Что такое? Ксеня тоже смотрит, куда все: «В ложе стоит какой-то высокий старик».
Отец громким шепотом: – Это член првительства Климент Ефремович Ворошилов, герой гражданской войны. – Он же старый! – восклицает Ксеня. – Зато умный! – замечает отец.
Оценим находчивость отца. Но речь о дочери. Ей без разницы, что за правитель торчит вверху. Торчал бы кто-нибудь другой… Лаврентий Палыч… Или – эпохой раньше – бухаринец какойнибудь или троцкист?