Эта порка оказала странное воздействие на Ксеню. Ее жалость к заключенным усилилась. Тем более, что постепенно между девчонками и заключенными завязались отношения, похожие на дружбу. В ответ на подаяние на снег частенько летели ловко сплетенные зеками из цветной проволоки корзиночки. Одна досталась Ксене и сохранилась у нее, несмотря на переезды из одного города в другой, на долгие годы. Эта вещица не представляла ценности, хотя по-своему была оригинальна и даже уникальна – Ксеня никогда ни у кого не видела таких. Но дело было не в этом. Просто она о многом напоминала. Если бы Ксеню спросили, о чем именно, она затруднилась бы ответить. Конечно, корзиночка напоминала ей детство, Норильск, но еще что-то, очень важное.
Может, она напоминала ей о доброте, о бескорыстной, ничего не требующей взамен доброте, которую человек дарит другому человеку, и ему приятно и радостно делать это? Впоследствии ей не часто приходилось быть доброй к окружающим. Поэтому, когда Ксене попадалась на глаза эта корзиночка, она испытывала сожаление о чем-то навсегда утраченном. Однажды произошло событие, также запомнившееся Ксене. Через многие годы, вспоминая, она еле сдерживала слезы. Событие тоже было связано с зоной. У самой проволоки стоял невысокий, щуплый и на вид больной человек, заросший серой, клочками, щетиной. Солдат на вышке почему-то промолчал и даже отвернулся в сторону, будто не видя вольности заключенного.
Ксеня, не отводя взгляда от изможденного лица, – лишь глаза синели льдинками в темных подглазьях – увязая по колено в снегу, подошла близко-близко и протянула на ладони – через проволоку – еще теплые домашние оладушки. Человек осторожно, словно боясь ненароком задеть ее руку своей, взял их и, завернув в какуюто серую тряпицу, спрятал за пазуху, неожиданно нагнулся и поцеловал Ксеню в ладошку, в самую середину, прошептал сипло: «Спасибо, человечек…». И, ссутулившись, пошел прочь.
Она посмотрела на ладошку, будто ожидая увидеть там что-то. Но ничего не увидела. Проводив взглядом уходившего человека, повернулась и медленно побрела через дорогу – домой. Ей было до слез жалко его. Так жалко было соседскую собаку Жульку, которой санями отдавило лапу. Она глядела на Ксеню, тихонько поскуливая, будто прося помощи, глазами, полными слез, – так показалось. Точь-в-точь, как этот мужчина у проволоки. Этот-то поцелуй и вспоминался Ксене. Ни до ни после так ее никто не благодарил. Что же еще было в этой своеобразной благодарности? Тогда у Ксени, она хорошо помнила, что-то в груди встрепенулось, ворохнулось туда-сюда, как живое существо, и сжалось щемяще. В глазах стало тепло.
В балке их семья прожила неполный год, второй класс она не доучилась, в пионеры ее не приняли из-за плохого поведения, пионеркой она стала в третьем классе, ее принимали персонально. Школа была другая, в которой она впоследствии закончила девятый класс. Она находилась недалеко от дома, где отцу дали обещанную при вербовке комнату в трехкомнатной квартире на третьем этаже кирпичного дома с общей кухней, ванной и санузлом. Две комнаты занимали бывшие зеки, муж с женой, матерью мужа бабушкой Николаевной и дочкой, младше Ксени. Муж отсидел за убийство, жена – за растрату. Люди они были неплохие, хотя и пьющие, причем часто. Даже Николаевна опрокидывала порой рюмочку ликера, щеки ее становились красными, и она со слезами вспоминала родную деревню, из которой навсегда ее забрал сын.
Мать Ксени вообще не пила, отец иногда приходил с работы «под градусом», спиртного дома не бывало, покупали, когда приходили гости: семейная пара. Все праздники, в том числе и Новый год, родители проводили в ДИТРе коллективом. Как-то соседи решили подшутить над матерью и поднесли ей стакан браги, заговаривая зубы, что это, дескать, просто сладкая наливка без спирта. Мать, не разбиравшаяся в алкоголе, (отца не было дома), повелась на уговоры и выпила одним махом стакан крепкой браги. Пришлось вызывать «скорую». Больше соседи не приставали. А вообще жили две семьи мирно, но не дружили, общались только по-соседски.
У них был телевизор, и они звали родителей смотреть, но отец с матерью не ходили и дочь тоже. Ксеня очень любила пирожки с сушеной клубникой, которые пекла Николаевна, ее все так звали, по отчеству, потому что имя у нее было Хавронья, что означало по-украински свинья. Бабушка была добрая, всегда угощала Ксеню, но хранила пирожки в мешке в кладовке в общем коридоре. Ксеня, уходя к Зойке, тайком запускала руку в мешок, много не брала, чтобы не разоблачили, три-пять пирожков, не больше. Если честно, ей нравилась только бабушка, но не дядя Леня с тетей Леной. Хотя плохого они ей ничего не делали. Но ей почемуто иногда хотелось сделать им назло. Она частенько устраивалась в туалете с книгой. Ксеня, как всегда, много читала, и с годами ее чтение становилось разнообразнее – в ущерб урокам, и поэтому мать преследовала ее за «посторонние», как она выражалась, книги. Ксеня стала прятать их: то среди учебников, делая вид, что корпит над уроками, то под платье, отправляясь в туалет. Это вошло в привычку.