Тем временем Док нащупал ножницы, которые предварительно прокипятил и положил рядом с тазом. Раньше ему было достаточно двух-трех движений, теперь же прошла целая вечность, а он все возился с ножницами. Ведь девочка еще не закричала! Не начала дышать! Нужно обязательно что-то сделать, чтобы она закричала и с этим криком проснулась жизнь в ее тельце... Док крутил чайной ложечкой у нее во рту, давил на язык, но все было напрасно. Тогда он сунул узкий конец блестящего термометра в крошечный приплюснутый носик, но ребенок не издавал ни звука, ручки и ножки беспомощно висели.
— Иди сюда, дай мне ее.
Мэри Даямонд протянула руки. Док послушно отдал ей ребенка; он был весь мокрый от пота и дрожал, боясь, что сейчас произойдет нечто ужасное,— сейчас, когда самое трудное осталось позади и все в общем прошло так удачно. Он слышал собственное дыхание, похожее на стон. Свет карманного фонаря оставлял острые тени в глубоких морщинах на его лице.
— Осторожно,— заикаясь, пробормотал он.— Осторожно...
Однако Мэри Даямонд схватила мокрого воскового цвета младенца, перевернула его на спинку, подняла на своих широких ладонях, поднесла к самому лицу и изо всех сил дунула на узенькую грудную клетку. Реакция была немедленной: протяжное тоненькое всхлипывание, а за ним жалобный крик, такой слабенький, что он почти потонул в шуме дождя, который не переставая барабанил по жестяной крыше. Девочка жива! Она была в полном порядке! Все прошло как надо!
Док занялся плацентой, а Мэри Даямонд обмыла ребенка, постепенно приобретавшего нормальный розовый цвет.
— Девочка!
Мэри Даямонд появилась в дверях фургона — ее блестевшее от пота лицо радостно сияло. Она увидела их возле очага, Аллана, Боя и еще кого-то третьего — это оказался Смайли. Спотыкаясь и чертыхаясь, он пришел под дождем, чтобы «нанести визит вежливости по случаю рождения ребенка», как сказал он с ухмылкой, Смайли был в хорошем расположении духа; перед тем как прийти сюда, он изрядно «подкрепился» и теперь горел желанием распить с соседями бутылку кавы, которую принес с собой. Он сидел и доказывал Аллану, что чертовски эгоистично и безответственно рожать детей, когда мир столь несовершенен.
— Мы последние из потерпевших кораблекрушение на тонущем гнилом плоту...— декламировал он.— Спасательные жилеты давным-давно выброшены за борт. Все это людям известно по крайней мере уже полстолетия, и тем не менее они продолжают в том же духе... Раньше они находили опору в идее солидарности: это была мечта о справедливом обществе, созданном свободными, равными людьми. Но они упустили из виду, что старое общество, основанное на насилии и состоящее из уже обесчеловеченных людей, медленно, но, верно уничтожает все предпосылки изменений к лучшему, подрывает самую основу солидарности и превращает людей в естественных врагов... Об этом я попытался написать в одном из своих стихотворений— ха-ха. Я говорил, что когда-то хотел стать поэтом? Но это было еще до того, как из-за нормирования бумаги печатное слово стало для нас чертовски недоступным. Ха-ха-ха.
Смайли (был в прекрасном настроении, но всякий раз, когда из фургона до них доносился какой-нибудь звук, он тотчас замолкал, словно все, над чем он иронизировал, извергая потоки слов, было жалким и ничтожным по сравнению с той жизненной драмой, которая совершалась в фургоне.
Великую новость он встретил с большим восторгом.
— Девочка! Ты слышишь, Аллан? Маленькая куртизанка—дай только срок! Ну, что ты скажешь? Выпьем, старик!
Аллан выпил и подошел к двери фургона, где все еще стояла Мэри Даямонд.
— Ну, как она там?—спросил Аллан, понизив голос, почти смущенно.— Как она себя чувствует? Все в порядке?
— Да. Только очень устала, а в общем все прошло нормально. Сейчас она заснула.
На лице Мэри Даямонд вдруг появилось выражение нежности, что случалось не часто.
— Я был сегодня на стоянке и искал тебя,— сказал Аллан.
— Да? Я не ходила туда сегодня...— ответила она безразличным тоном.
— А завтра мы встретимся?
Аллана нисколько не беспокоило, что Смайли мог услышать его, должен был услышать, если бы только захотел.
— Не знаю, может быть,— ответила Мэри Даямонд, безразлично кивнув; казалось, его вопрос вообше не интересовал ее.
— Я приду туда завтра,— настаивал Аллан.— Ты придешь7
— Я же сказала: может быть...
Ее уклончивые ответы злили Аллана и в то же время еще более разжигали в нем страсть. Он чувствовал, что ее настроение как-то связано с только что закончившимися родами. Он схватил ее за руку ипритянул к себе.